Идиот

– Да и тебе самому разве завтра не на работу? – спросила тетя Бельгин.

– К половине девятого. Значит, нужно встать в полвосьмого. Ночью я сплю три часа, максимум четыре. То есть на бар у меня сегодня еще пять часов.

– Давай скачи домой спать, японский Дракула, – сказала тетя Бельгин.

– Если бы! – печально произнес Айхан и схватил куртку.

* * *

Бортики ванны и верх зеркального шкафчика ломились от средств для сухих или поврежденных волос. Исцеляющий шампунь для глубокого восстановления глубоко поврежденных волос, увлажняющая маска для сухих поврежденных вьющихся волос, кондиционер для полного восстановления сухих волос, поврежденных средствами для укладки, кондиционер для абсолютного увлажнения волос в плохом состоянии, а также бутылочка с единственной надписью: «Неотложное лечение: волосы, поврежденные сухостью». Наслаждение горячим душем сопровождалось растущей тревогой за волосы родственников.

Здешний диван-кровать создавался явно не для меня, и мне показалось, дело тут не столько в росте, – лежащий должен и внутренне быть не как я.

* * *

Утром Дефне повела меня в знаменитый университет, где она изучала бизнес-менеджмент, – университет стоял на вершине глядящего на Босфор холма, прямо над крепостью пятнадцатого века, сыгравшей видную роль во время осады Константинополя. Несмотря на лето, здесь царила атмосфера поздних вечеров и близких отношений, старейших книг, новейших книг, и во мне промелькнуло впервые за всё время предвкушение осени и того, как я вернусь к учебе.

Мы посетили дворец Топкапы, где с нас взяли дополнительную плату за вход в гарем – щедро облицованный плиткой лабиринт, который раньше называли «золотой пещерой». Гарем был прекрасен, но я всё же почувствовала облегчение, когда настала пора двигаться к следующему пункту – гигантскому торговому центру. Во дворе центра мы сидели и ели бельгийские вафли. Все окружающие нас женщины и подростки были тоже заняты бельгийскими вафлями. В тамошнем японском канцелярском магазине я купила новый блокнот на спирали с чрезвычайно мягкой, послушной бумагой и бордовой антропоморфной фасолиной на розовой обложке. Одной рукой фасолина подбоченилась, а другой – махала. Чудесный блокнот.

* * *

Наш самолет прибыл в Анталию в десять вечера. Мать прилетела на пару часов раньше. На ней, как всегда, были элегантные обновки, каких я раньше никогда не видела и даже вообразить не могла: очки с ультратонкими линзами в толстой оправе, сандалии самого светлого из возможных оттенков бежевого на каблуках-рюмочках, небольшой чемодан из бордовой кожи. Ногти на ногах она покрасила почти в цвет сандалий, только еще светлее, такой цвет на ногтях мне встречать еще не доводилось. Сандалии просто завораживали, они сами по себе выглядели, словно две дамы с точеными фигурами.

Мать не понимала, откуда у меня столько энергии после самолета. – Это ненормально, – говорила она. – Ты что-нибудь принимаешь?

Я ответила, что не принимаю ничего, и именно этим, возможно, всё и объясняется. Беспокойство с ее лица не исчезло. – Прими это, – сказала она и протянула мне половинку валиума.

Мать сама пару дней назад, вылетая в Анкару, приняла половинку валиума, после чего потеряла паспорт, так что для въезда в страну ей пришлось прибегнуть к способам, о которых, по ее словам, мне лучше не знать. Позднее, уже в Анкаре, она грохнулась на улице из-за колдобин. Из лавки выскочил подручный бакалейщика, помог ей встать, назвал «сестрой» и угостил сигаретой. Да, в этом вся Турция: дороги – дерьмо, зато люди уважают старших.

– Это тебе пришло в Анкару. – Мать протянула мне открытку с Мостом вздохов. Задняя часть была заполнена плотным витиеватым почерком.