Идеи и интеллектуалы в потоке истории

в соответствующей области. Жесткий отказ свидетельствует о

закоснелости в грехе, возможно, неизлечимости. Готовность

применять свои схемы к новым и новым реальным ситуациям,

готовность изучать чужие научные результаты, изменять и дополнять

свои схемы, понимание необходимости операционализации и

проверки, тем более, наличие направленности на верификацию и

фальсификацию своих тезисов — хорошие признаки. Такой философ

либо грешит схоластикой в рамках допустимого, либо вообще должен

быть признан безгрешным в данном отношении.

7. Грех аутизма (эзотеризм, «слоновокостность») — пожалуй,

самый легкий из перечисленных, во многом противоположный самым

тяжким первым двум грехам. «Какое мне дело до политики, власти,

общества, национальных, тем более глобальных, проблем? Знать

имена текущих правителей — уже неприлично для настоящего

мыслителя. Есть вечные великие книги, высокие идеи, есть солидная

традиция, есть сообщество таких же, как я, пусть небольшое,

замкнутое, но это люди, занимающиеся истинной чистой философией.

Пусть профаны называют это бесполезной “игрой в бисер” и никому

не нужной “башней из слоновой кости”. Философия жива такими, как

мы, а все остальные — невежи и бездари — с их житейскими,

политическими и глобальными проблемами пусть катятся ко всем

чертям!»

Вероятно, без некоторой доли греха аутизма (способности

отвлекаться от насущных забот, горестей и проблем окружения)

настоящих философов и настоящей философии действительно не

бывает. Однако чрезмерный аутизм выталкивает философию из жизни,

делает ее неактуальной, никому не нужной и не интересной,

выхолощенной, не привлекающей новые поколения. Как же отличить

допустимую долю философского аутизма от чрезмерной? Пожалуй, на

этот вопрос я отвечать не буду и оставлю его для дискуссии.

окружающей реальностью, научным знанием, то неминуемо впадает в грех

вымороченности — в пустую и бесплодную схоластику.

316

ПРИЛОЖЕНИЕ 3.  Интервью о состоянии философии в России 

А. С. Нилогов: Достаточно ли у современной философии

интеллектуальных сил для влияния на умы элит?

Н. С. Розов: После 1960-х гг. мировая философия находится

в глубоком упадке. Последние славные и действительно значительные

имена — это Жан-Поль Сартр и Карл Поппер.

Постмодернизм, скорее, выжигает способности к творческому

мышлению. За 30-40 лет его доминирования ничего, кроме

«деконструкций» и «симулякров», не появилось. Хуже того, то

позорище, которое творится как в массовой культуре, так и в политике,

в общественной жизни теперь как бы «легитимировано» несложными

постмодернистскими установками типа того, что «все равно все вокруг

— сплошные симулякры».

Надежды сторонников серьезной и честной философии на

аналитическую традицию (преимущественно англо-американскую и

финскую) также не оправдались. Фиксация не на бытии, мире, сути

вещей, сущности человека, общества, истории, а лишь на нюансах

словоупотребления и логики высказываний способна бесконечно

порождать рафинированные тексты по все более узким и

специализированным темам, но никакого значимого продвижения

в философском мышлении не дает.

А что с остальными направлениями? Здесь уже парадокс совсем

печальный. Философских направлений, обществ, журналов, книг —

пруд пруди. Казалось бы, расцветают все — от платоников и томистов,

гегельянцев, кантианцев и марксистов до феноменологов,

экзистенциалистов и теософов. Однако нет ни центра внимания, ни

принципиальных дискуссий, ни ярких идей и книг с долговременной

значимостью, ни новых славных имен.

Отсюда следует однозначно отрицательный ответ на поставленный

вопрос. Я не помню, чтобы общественные и политические лидеры

в последние десятилетия апеллировали к философии, особенно к

идеям современных философов. Но даже если когда такое и случилось,

скорее, это был сиюминутный риторический прием, поскольку в ином

88 Опубликовано в книге: Кто сегодня делает философию в России. Том III

(сост. А. С. Нилогов). М., 2015. С. 148-161.

317

случае направление с выросшей общественной значимостью

поднималось бы, расцветало, получало авторитет и известность. А

этого нет и в помине.

Ситуация усугубляется тем, что в XX веке мощное развитие

получили социальные науки, особенно такие, как социология,

экономика, политология. Соответствующие эксперты полностью

вытеснили философов с позиций «влияющих на умы элиты», причем

приходится с грустью признать, что во многом это заслуженно. От

знающего эмпирический материал и владеющего теорией социолога и

политолога мы вполне можем ожидать услышать что-то новое,

полезное, значимое, меняющее наш взгляд на те или иные вещи. А

теперь допустим: появляется философ на кафедре или на телеэкране.

Положа руку на сердце — ожидаем ли мы услышать что-то помимо

давно стершихся, захватанных и замусоленных высокопарных слов и

мыслей?

Можно ли считать русскую философию избыточным продуктом

русской литературы?