Идеальный шпион

Удалившись к себе в комнату, он проверил разложенные на столе бумаги. Скоросшиватель возле чайной ложки. Книга возле карандаша. «Кочегарка» придвинута к ножке стола. Не замечена. Мисс Даббер — не Мэри. Бреясь, он поймал себя на том, что думает о Рике. «Твоя тень маячила передо мной, — думал он. — Не здесь, в Вене. Как маячил передо мной ты во плоти в Денвере, Сиэттле, Сан-Франциско и Вашингтоне. Твоя тень возникала в каждой витрине и в каждом продуваемом осенним ветром дверном проеме, когда что-то начинало мне жечь спину и я оборачивался. Ты был в своем пальто верблюжьей шерсти, курил сигару, как всегда, морщась, когда затягивался. Ты следовал за мной неотступно, и голубые глаза твои были обведены тенями, как у утопленника, и полуоткрыты, чтобы пострашнее было».

«Куда направился, сынок, куда несут тебя твои резвые стройные ноги в такой поздний час? Раздобыл себе красотку, да? И что же она, души в тебе не чает? Давай, сынок, выкладывай, ты можешь всем поделиться со стариком отцом! Обними-ка меня покрепче».

В Лондоне, когда ты лежал на смертном одре, я не желал повидать тебя, не желал ничего знать, не желал разговоров о тебе, таков был мой своеобразный траур по тебе. «Нет, не пойду, нет, не буду», — твердил я всякий раз, когда ноги сами несли меня туда. Вот в отместку ты и пришел ко мне. В Вене, став для меня Уэнтвортом. Я заворачивал за угол — и там поджидал меня ты, и твой любящий взгляд прожигал насквозь мою спину, и спасения не было. «Отстань, оставь меня в покое», — шептал я. Какой смерти желал я тебе? Какой только не желал, все по очереди! «Умри! — заклинал я тебя. — Умри прямо здесь, на тротуаре, на глазах у прохожих. Положи конец этому обожанию, этой вере в меня». Хотел ли ты денег? Нет, больше не хотел. Ты перестал требовать их от меня, заменив это требование более серьезным, самым серьезным из всех. Тебе нужен был Магнус. Чтобы живой дух мой проник в твое умирающее тело и вернул тебе жизнь, которой я был обязан тебе. «Веселишься вовсю, сынок. Со старушкой Поппи не соскучишься — сразу видно! Что же вы там вдвоем задумали? Ладно, ладно, дружище, ты все можешь рассказать своему старикану-отцу. Закрутил дельце, разве не так? Положил в карман денежку-другую, как научил тебя старик, верно?»

Три минуты. Точность прежде всего. Пим аккуратно вытер лицо и вытащил из внутреннего кармана томик гриммельсгаузеновского «Симплициссимуса» в потертом коричневом клеенчатом переплете — книгу, делившую с ним тяготы не одного путешествия. Удобно расположив книгу на столе — рядом с бумагой и карандашом, — он, пройдя по комнате, нагнулся к верному своему старенькому уинстоновскому приемнику и принялся крутить ручку настройки, пока не нашел нужную волну.

Сбавить звук. Включить. Теперь ждать. Мужской и женский голос по-чешски вели беседу, обсуждая дела какого-то плодового кооператива. Дискуссию заглушили на полуслове. Прозвучал сигнал точного времени, и начались вечерние новости. Теперь стоп, жди. Пим спокоен. Спокоен и деловит.

Но он еще и возбужден немного. А безмятежность его как бы не совсем от мира сего, его моложавая ласковая улыбка словно намечает таинственную связь с кем-то вне земных пределов, говоря ему: «Привет! Как ты там?» Из всех знакомых Пима, не считая его потустороннего собеседника, может быть, лишь одна только мисс Даббер видела у него на лице это выражение.