«Конечно, — спокойно думал Бразерхуд, окидывая взглядом стол для совещаний, за которым сидело немало народу в кабинете Браммела на шестом этаже. — Это мое последнее с вами застолье. Я выйду из этой двери шестидесятилетним сыном лесничего». Двенадцать пар рук лежали под падавшим сверху светом, словно трупы, дожидающиеся опознания. Слева томно лежали рукава шерстяного, сшитого на заказ костюма, принадлежавшего представителю министерства иностранных дел Дорни. На его золотых запонках сидели геральдические львы. Рядом с Дорни покоились девственные пальцы его начальника Браммела, чье происхождение из среднего Суррея не нуждалось в рекламе. Следом за Бо сидел Маунтджой из кабинета министров. Потом остальные. В состоянии все возрастающего отторжения Бразерхуд с трудом устанавливал связь между голосами и руками. Да, собственно, это и не имело теперь значения — сегодня это был один голос и одна мертвая рука. «Они — корпоративная организация, которую я в свое время ставил выше отдельных ее частей, — подумал он. — За свою жизнь я был свидетелем рождения реактивного самолета, и атомной бомбы, и компьютера, и распада британских институтов. Нам нечего выбрасывать на свалку, кроме самих себя». В затхлом ночном воздухе пахло тленом. Найджел читал свидетельство о смерти.
— Они ждали у дома Ламсденов до шести часов двенадцати минут, затем позвонили в дом из телефона-автомата на дороге. Миссис Ламсден ответила, что они с горничной как раз ищут миссис Пим. Мэри вышла прогуляться в сад за домом и не вернулась. Она отсутствует больше часа. В саду никого нет. Сам Ламсден находится в резиденции. Посол как будто вызвал его.
— Надеюсь, никто не попытается взвалить вину за случившееся на Ламсденов, — сказал Дорни.
— Я уверен, что нет, — сказал Бо.
— Она не оставила записки, никому ничего не сказала, — продолжал Найджел. — Днем она была озабоченной, но это естественно. Мы проверили авиарейсы и обнаружили, что она заказала билет бизнес-класса на Лондон завтрашним утренним самолетом «Бритиш эйруейз». Адрес она дала: отель «Империал», Вена.
— Сегодняшним утренним, — поправил кто-то, и Бразерхуд заметил, как золотые часы Найджела резко дернулись к его лицу.
— Пусть так: самолетом, вылетающим сегодня утром, — раздраженно согласился Найджел. — Когда мы связались с «Империалом», ее не оказалось в номере, а когда вторично позвонили в аэропорт, выяснилось, что ее фамилия значится на листе ожидания на последний самолет «Люфтганзы» во Франкфурт. К сожалению, мы получили эту информацию лишь после того, как самолет приземлился во Франкфурте.
«Надула она вас, — подумал Бразерхуд с удовлетворением, граничившим с гордостью. — Хорошая девчонка и знает дело».
— Какая жалость, что вы не узнали насчет Франкфурта в первый раз, когда ездили в аэропорт! — смело выступил кто-то с конца стола, из неверящих.
— Конечно, жаль, — отрезал Найджел. — Но если бы вы немножко повнимательнее меня слушали, вы бы, очевидно, услышали, как я сказал, что она была на листе ожидания. Поэтому фамилия ее была внесена в список пассажиров лишь в последнюю минуту, перед самым вылетом.
— Все равно, похоже, прохлопали, — сказал Маунтджой. — А почему не проверили список ожидания?
«Нет, — подумал Бразерхуд. — Никто ничего не прохлопал. Прохлопать можно, только если есть приказ. Это инертность, это нормальное положение вещей. Некогда прекрасная служба стала тяжеловесным гибридом — половину в ней составляют бюрократы, а другую половину флибустьеры, использующие доводы одной стороны, чтобы сводить на нет деятельность другой».
— Так где же она? — спросил кто-то.
— Мы не знаем, — спокойно подытожил Найджел. — И если не запрашивать немцев, — а заодно, конечно, и американцев, — чтобы они прочесали все отели во Франкфурте, что мне кажется уж слишком, я не вижу, что еще мы можем сделать. Или могли бы. Откровенно говоря.
— Джек? — сказал Браммел.
Бразерхуд услышал свой голос прежних времен, раздавшийся в темноте.
— Кто ее знает, — сказал он. — Наверное, сейчас уже сидит в Праге.
Снова Найджел:
— Она ведь ничего плохого, как всем известно, не сделала. Вы же понимаете, мы не можем держать ее пленницей против ее воли. Она свободная гражданка. И если ее сын захочет на будущей неделе присоединиться к ней, мы тоже мало что сможем сделать.
Маунтджой высказал то, что раньше беспокоило их всех:
— Я, право же, считаю, что перехваченный нами телефонный звонок из американского посольства был весьма и весьма любопытен. Эта Ледерер, кричавшая из Вены своему мужу в Лондон о том, что двое обменялись в церкви записками. Она ведь говорила о нашей церкви. И Мэри была там. Неужели мы не могли сделать из этого вывод?
У Найджела уже готов был ответ: