Идеально безумный мир

— Человека, изгнавшего тебя на каторгу за убийство предателя? — темные глаза Альберта чуть сузились, в них заплясали дьявольские искры, — Да-да, Венсен, я знаю историю твоей жизни. Знаю историю его жизни… и мне противно быть его потомком! — он медленно потянул носом воздух, затем так же медленно выдохнул и, насильно успокаивая собственную ярость, заставил себя выдавить улыбку, — Что ж… Мне не везет с семьями, тут ничего не скажешь. Я всегда был чужаком для тех, кого считал родными — начиная с матери, и заканчивая… дочерью. Удивительно, что сын мой меня уважает, не испытывая желания предать…

— Черт возьми, дядя, о каком предательстве ты все ведешь речь?! — Людовик, честно пытающийся сдерживать себя, снова не выдержал. Беседа с дядей, который с недавних пор будил в его душе такую жестокую ненависть, причиняла юноше едва ли не боль, Альберта хотелось растерзать, разорвать на мелкие кусочки, а после растоптать каждый из этих кусочков, а приходилось держать себя в руках, обуздывая ярость.

— Тебя-то вообще никто никогда не предавал, тебя все за что-то любили, все тебе наивно верили, даже я… — он на миг задохнулся и, резко выдохнув, гневно продолжил, — Отец всегда называл тебя своим братом, дед считал тебя сыном, а нам ты был дядей! Единственным предательством в твоей жизни может считаться то, которое совершил ты сам!.. Ох, я не могу больше, — юноша быстро оглянулся на сжимающего его плечо брата и честно попытался изобразить вселенскую печаль, — Роман, пусти меня, я очень хочу его стукнуть. Ну, пожалуйста!

По губам виконта молнией скользнула быстрая улыбка. В эти секунды, в мгновения, когда просил позволить ему ударить дядюшку, Людовик вдруг оказался до такой степени похож на самого себя в четырнадцатилетнем возрасте, что Роман еле сдержался, чтобы как-то это не прокомментировать. Ему внезапно почудилось, что за плечо он снова держит мальчишку, мальчика, своего младшего брата, удерживая его от безрассудной и опасной драки, ребенка, а не взрослого парня.

На помощь пришел, как это ни удивительно, сам предмет ненависти молодого мага.

Способ, правда, для удержания младшего своего племянника в рамках Альберт выбрал довольно нетривиальный и, можно смело сказать, несколько опрометчивый.

— Да, ты прав, Луи… — медленно вымолвил он, немного сужая глаза, — Как же я могу винить твоего святого папочку в предательстве? Разве можно считать предательством слова, выкрикнутые в лицо девятилетнему мальчику, каким я был тогда, жестокие слова о том, что я не родной сын своего отца? Разве можно считать предательством то, что отец — мой отец! — подтвердил это, едва ли не радуясь, что я наконец прозрел? Разве должен был я злиться тогда, разве должен был ненавидеть людей, которых всегда любил и почитал, и которые отвергли меня? Брата, который постоянно спорил и соперничал со мной, отца, который не любил меня из-за поведения хвостатой бестии!.. Ах, кстати. Тиона… — маг выразительно поднял руку с браслетом. В глазах его засверкали опасные искры, и он, поймав настороженный взгляд кошки, издевательски поманил ее пальцем.

— Кис-кис-кис.

Кошка напряглась. Возвращаться к мастеру она не хотела, хотела остаться рядом с любимыми хозяевами, остаться на плече своего создателя, к которому, после того, как признала его, вернувшего себе свое собственное «я», испытывала просто невероятно горячую привязанность, но и сопротивляться повелению человека, владеющего браслетом и кулоном, не могла. Тио разрывали противоречия, хвост ее подрагивал, уши были прижаты — кошка терялась между двумя инстинктивными желаниями, тянущими ее в разные стороны, и совершенно не знала, что ей делать и как ей быть.

Винсент немного приподнял подбородок и, уверенным движением воздев руку, коснулся открытой ладонью кошачьей головы. Несколько секунд он просто держал руку на ней, затем медленно провел по гладкой шерстке вдоль спины, и спокойно, как-то по-особенному умиротворенно улыбнулся.

— Ты стал излишне амбициозен… потомок, — в голосе его зазвучала нескрываемая, жестковатая насмешка, — Советую сдержать свое честолюбие. Тиона не принадлежит ни тебе, ни Татьяне, ни Эрику, ибо с самого первого дня своего существования она принадлежала только мне. Я создал ее, создал по своему образу и подобию, она знает, она признает меня и, если не любит кого-то и не хочет идти к нему… — мужчина обезоруживающе отвел руку в сторону, — Она не пойдет. С моей магией тебе не совладать, праправнук, она много древнее и сильнее твоей…

— Об этом станет известно после, — последовал сдержанный ответ, — А покамест я просил бы тебя, прадед, не вмешиваться в мое общение с теми единственными из моей семьи, к коим я всегда питал самое искреннее расположение.

— Вот ведь врет и даже не покраснеет! — Роман, которому в свое время пришлось сполна испытать на себе искреннее расположение Альберта, раздраженно потер затылок, — Сильно же ты, дядюшка, нас любишь, если брата моего мучил взаперти, а меня в свое время об дерево приложил!