Языковеды, востоковеды, историки

Еще перекос: такой подход требовал акцентировать роль ученых, которых можно было с тем или иным основанием считать материалистами. В результате «буржуазный материализм» обнаруживался, прежде всего, у мыслителей XVIII в., в частности, у Ж.-Ж. Руссо, а последующие направления рассматривались как идеалистические: «Общий путь развития буржуазной научной мысли», по Шор, – «движение от материализма к идеализму».

Приходилось учитывать и особые обстоятельства. За год до публикации данных работ И. В. Сталин резко отозвался о социал-дарвинизме, связав его с «социал-фашизмом». Но в области языкознания социал-дарвинизм проявлялся, прежде всего, у А. Шлейхера. Поэтому он осужден особенно строго: «Как всякое перенесение дарвинизма в область общественных наук лингвистический натурализм Шлейхера является объективно-реакционным учением, широко используемым идеологами империализма». И вопреки этому несколькими строками ниже: «Натурализм Шлейхера… оказался мало устойчивым». Но не стоит судить об очерках на основе лишь таких примет времени, в них присутствует серьезное содержание. «Восходящий» период развития «буржуазной» науки Шор возводит к временам, когда «начало колониальной экспансии, географические открытия и торговые путешествия создают необходимые предпосылки для широкого ознакомления европейской научной мысли с новыми языковыми коллективами, с языками иных типов, чем известный с древности узкий круг языков европейских». Завершение «восходящего» периода – В. фон Гумбольдт: «последний крупный представитель философии языка, стоящий у начальной грани XIX в.». То есть этот мыслитель связывается не столько со своими современниками и последователями, как это обычно делается, сколько с предшественниками.

В западной науке времен Шор обычно считали эпоху до начала XIX в. «донаучным» периодом, а основателями «подлинной» науки о языке называли ученых первой половины XIX в. Ф. Боппа, Я. Гримма и Р. Раска. Вопреки этому в лингвистике XIX в. Розалия Осиповна видела регресс по сравнению с предшествующим веком, усиление индивидуализма и индивидуального психологизма. Ее достижения в основном сведены к тому, что «работа собирательно-описательная значительно продвинулась вперед», и в сборе фактов живых языков, и в дешифровке древних письменностей. Это то наследство, от которого нельзя отказываться (ср. Марра, который и это отбрасывал). Но методология всей этой науки неприемлема для нас: «Индивидуализм в восприятии языкового явления, свойственное философскому эклектизму хватанье за отдельный конкретный факт и боязнь широких философских обобщений, ползучий эмпиризм, откуда – крайнее сужение разрабатываемой области, – таковы характерные черты лингвистической науки 19 в. Интересно проследить, как в процессе ее развития исчезают те зачатки социально-исторической концепции языка, которые уже намечены были революционной просветительской мыслью XVIII в.». Если в первой половине XIX в. В. Гумбольдт и даже Я. Гримм еще связывали историю языка с историей его носителей, то далее наука о языке все более замыкалась в себе. Крайним проявлением такого замыкания она считает идеи Ф. де Соссюра о разделении на внутреннюю и внешнюю лингвистику, о необходимости сосредоточения внимания лингвистов на внутренних свойствах языковой структуры в отвлечении от внешних условий ее существования. Ранее Шор принимала этот компонент учения Соссюра, теперь же она называет его «шагом назад» и отвергает резче всего.

Ф. де Соссюр по-прежнему привлекает наибольшее внимание Шор среди ученых последнего времени, но теперь его теория оценивается критически: «сведение социального к коллективно-психологическому», «отрыв» понятия языка от «реальной общественной базы», превращение личности в «некий пассивный аппарат», «дробление» предмета лингвистики и пр. В замечаниях очевидны штампы эпохи, но по сути они были серьезны и выдвигались не одной Шор. Дробление лингвистки на отдельные дисциплины, дающее возможность сузить, но и при этом углубить объект исследования, например, сосредоточившись на синхронном изучении языка – существенный компонент концепции де Соссюра, нашедший продолжение во многих школах структурализма, но нарушавший многие традиции. А превращение говорящего в «пассивный аппарат, регистрирующий только то, что ему передает коллектив», не принимали у Соссюра не только Шор, но и, казалось бы, абсолютно далекий от нее В. Н. Волошинов, а позже Н. Хомский.

И оценка Соссюра у Шор все же не однозначна. Говорится о «ценности его системы», пусть снижаемой «рядом ошибочных выводов». И школа Соссюра и Мейе «права в своем утверждении примата коллектива над индивидом, объективности и принудительности для него социального явления языка» (в наши дни на Западе Соссюра как раз за это иногда критикуют, видя в его идеях отрицание либерализма и свободы). Итак, если не «перестройка» учения Соссюра, то хотя бы учет ряда его идей.