Читаем Языковая структура полностью

Почему это разделение модальных типов для нас важно? Оно важно потому, что отвечает общегреческой специфике языка и литературы, с чем мы уже встречались выше. Почему Белинский указывает на эпичность как на общее свойство всей греческой литературы? Это потому, что греческое искусство ценит прежде всего и больше всего объективное и внешнее явление жизни, и ценит это гораздо больше, чем ее внутреннюю логику. Почему зависимые предложения в греческом синтаксисе по своей модальной сущности мало чем отличаются от независимых предложений и весьма неохотно выражают логическую зависимость предложений, постоянно прибегая к сочинению вместо подчинения, а то и прямо нанизывая бессоюзные предложения? Это только потому, что само объективное содержание предложений, отражающих реальную действительность, интересует грека гораздо больше, чем формально-грамматическая зависимость предложений. Точно так же и в области модусов, несмотря на их бесконечное разнообразие, одно их разделение проводится в греческом синтаксисе особенно упорно и настойчиво – это разделение на модусы статические и динамические. Здесь тоже внешнее и объективное явление модально организованной действительности интересует грека гораздо больше, чем внутренняя логика самой модальности. Это своего рода эпический синтаксис.

Но как бы ни было объективно-реально разделение модусов на статические и динамические, мы погубим все дело, если эти модальные типы мы опять станем понимать метафизически и неподвижно. Если мы не хотим провалить все это дело модальной типологии, специфической для разных языков, мы должны и эту статику и эту динамику тоже понимать с точки зрения развития. Возьмем хотя бы конъюнктив. Являясь выражением становления, наступления и самого сдвига действия, конъюнктив наиболее интенсивно проявляет себя в так называемом побудительном конъюнктиве, в сравнении с которым финальный конъюнктив будет уже гораздо менее интенсивен, итеративный – разобьет наступление действия на множество отдельных мелких наступлений, а футуральный и вовсе отнесет это наступление к будущему и фактически превратится в простое его ожидание. То же наблюдаем мы и во всех других наклонениях, как об этом говорилось в рассуждении о самом понятии модуса. Следовательно, есть разная и притом бесконечно разнообразная степень динамики модуса и тем самым такая же разнообразная степень его статики. Это и заставило нас выше разделять и статические и динамические модусы на собственные и несобственные.

Только теперь, когда мы провели объективно-реальное разделение и типов предложения, и модусов, можно попробовать разобраться в том соотношении типов придаточных предложений с их модусами, которое традиционно представлено в учебниках в виде хаоса и которого по этим учебникам нельзя разумно усвоить, а можно только механически зазубрить.

<p>6. Соотношение типов придаточных предложений с их модусами</p>

Когда говорящий или пишущий употребляет тот или иной тип предложения, он этим самым отражает действительность в своем специфическом ее понимании. Когда мы рассматриваем данное действие не само по себе, а как причину другого действия, мы ставим союз причины «так как» и тем самым создаем придаточное предложение причины. И т.д., и т.д. Но все придаточные предложения, именно с этой точки зрения теории отражения, мы выше разделили на переходные, действие которых, наоборот, определяется действием соответствующего главного предложения. Теперь спросим себя: если таковы действия придаточных предложений, то могут ли не подчиняться им их же собственные модусы, и может ли тут быть какое-нибудь, хотя бы незначительное, противоречие? Само собою ясно, что малейшее противоречие модуса предложения с типом самого предложения привело бы к бессмыслице, и такая фраза просто оказалась бы непонятной. Нельзя, например, начать придаточное предложение с причинного союза «так как», а модус при этом «так как» понимать уступительно или следственно. Тут, таким образом, полное соответствие; и весь вопрос заключается только в том, какое именно соответствие существует между модусами и типами предложений.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки