Явление тайны

И «понтиак», который он припарковал у Центра, был белым, хоть и проржавел от снега и соли дюжины чикагских зим. Скоро на свалку, но пока он исправно провез хозяина через всю страну. Он выделялся среди рядов приезжих машин разве что своей бедностью.

Да и хозяин чувствовал себя здесь чужим в вельветах я поношенной куртке (слишком длинной в рукавах, слишком узкой в груди, как все его куртки). В этом городе измеряли благосостояние по маркам кроссовок; он же носил черные кожаные ботинки, пока они не разваливались, а потом покупал новые. Но, чужой или свой, он приехал сюда по делу, и нужно было делать его.

Сначала ему нужно было сориентироваться. Он выбрал магазинчик охлажденного йогурта, где было меньше всего народу, и нырнул туда. Там его встретили с таким радушием, что он побоялся, что его узнали.

— Привет! Чем я могу вам помочь?

— Я… нездешний, — «дурацкое заявление», подумал он. — Могу ли я где-нибудь здесь купить карту?

— Калифорнии?

— Нет Паломо-Гроув, — он старался говорить короче, чтобы меньше заикаться.

Улыбка за прилавком стала еще шире.

— Тут карта ни к чему. Наш город маленький.

— Ясно. А как насчет гостиницы?

— Конечно! Одна тут совсем рядом. Или есть еще новая, в Стиллбруке.

— А где дешевле всего?

— "Терраса". Это в двух минутах езды, вниз от Центра.

— Чудесно. Улыбка, которую он получил в ответ, говорила: «Здесь все чудесно». Он сам в это почти поверил. Блестящие на солнце машины; стрелки, указывающие на сияющий городской Центр; большой плакат у въезда в мотель: «Добро пожаловать в Паломо-Гроув, гавань изобилия!» — тоже сияющий. Он был рад, получив номер, задернуть шторы и немного полежать в полумраке.

Под конец пути он порядком вспотел, поэтому решил принять душ. Минут десять он прыгал по комнате, выполняя любимые гимнастические упражнения. Как обычно, это освежило не только его тело, но и мозг. Когда он заканчивал приседания, он уже был готов перевернуть полгорода в поисках ответа на вопрос, который его интересовал.

Кто такой Ховард Катц? Ответ «это я» его больше не устраивал. Ему требовалось больше информации.

Первой этот вопрос задала Венди — тем долгим вечером, когда все между ними стало ясно.

«Ты мне нравишься, Хови, — сказала она. — Но я не могу полюбить тебя. И знаешь, почему? Потому, что я тебя не знаю».

«Ты знаешь, кто я, — ответил Хови. — Человек, пустой внутри».

«Это глупо».

«Это правда».

И это была правда. Другие заполняли себя чем-то — желаниями, карьерой, религией; он чувствовал только эту непонятную пустоту. Те, кому он нравился — Венди, Ричи, Лем, — были терпеливы. Они ждали, когда из его заикания и запинания выйдут какие-то слова, и, казалось, находили в них значение («Эх ты, дурила пустой» — сказал как-то ему Лем, и Хови запомнил). Но для прочих он был «дура Катц». Открыто ему это не говорили — мало кто рисковал помериться с ним силой, — но он знал все, что говорится за его спиной.

Разговор с Венди стал последней каплей. Весь остаток недели он размышлял. Решение пришло неожиданно. Если и было место на земле, где он мог что-то узнать и понять о себе, то это город, где он родился.

Он раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сияло солнце; в воздухе пахло чем-то приятным. Он не мог понять, зачем матери понадобилось менять это райское место на Чикаго с его зимним ветром и летней пылью и вонью. Теперь, когда она умерла (неожиданно, во сне), ему предстояло узнать это самому, и, может быть, в процессе узнавания заполнить свою внутреннюю пустоту.

* * *

Когда она подошла к выходу, из комнаты послышался голос матери:

— Джо-Бет? Ты здесь?

Те же тревожные нотки в голосе: любите меня сейчас, потому что завтра меня может не быть. Завтра… или через час.

— Дорогая, ты еще здесь?

— Ты же знаешь, мама.

— Можно тебя на минутку?

— Я опаздываю.

— Только на минутку. Пожалуйста!

— Иду. Не волнуйся.

Джо-Бет поднялась наверх. Сколько раз в день она совершала это путешествие? Вся ее жизнь состояла из спусков и подъемов по этим ступенькам.

— Что, мама?

Джойс Магуайр лежала в своем обычном положении, на диване под раскрытым окном, высоко на подушках. Она не казалась больной; но большую часть времени она болела. Врачи приходили и уходили, недоуменно пожимая плечами. Слушали сердце, легкие, мозг. Все нормально. Но мама не верила тому, что у нее все нормально. Она когда-то знала девушку, которая сошла с ума, попала в больницу и никогда оттуда не вышла. Поэтому она боялась безумия больше всего на свете.

— Ты не попросишь пастора позвонить мне? — попросила Джойс. — Может, он зайдет вечером.

— Он очень занят, мама.