Ястреб халифа

Утро застало нерегиля в долине Дейлема. Поросшие соснами и каменным дубом холмы вздыбливались горами, желто-рыжие скалы спускались в долину причудливыми уступами. Там и сям виднелись построенные из такого же камня низкие дома, крытые красноватой черепицей, – казалось, они хотели слиться с камнем и спрятаться от чужих взглядов. Над некоторыми вилаятами еще курился дымок – и это был не дым очага. Дейлемиты слыли упрямым и непокорным народом – и халифской гвардии пришлось в этом убедиться. Каждый вцепившийся в скалы дом отчаянно сопротивлялся. Говорили, что из Дейлема войска не привели ни одного пленника – все жители предпочли сражаться и умереть, нежели по-верблюжьи склонить колени и отправиться на невольничий рынок.

Замок Калатаньязор пал неделю назад – над его обрушенной стеной и тремя уцелевшими башнями уже не дымил пожар. Тарег поднял взгляд к силуэту крепости на плоской вершине громадной скалы. Прямоугольная сторожевая башня четко вырисовывалась над маленькой круглой воротной, дальше шли зазубрины обвалившейся стены – и упирались в мощный силуэт тяжелой махины главной башни. Солнце золотило одну сторону наискось развернутого к долине прямоугольника, в высоченной стене чернела высокая прорезь окна.

Над вымершей долиной кружил орел. Тарег посмотрел ему вслед и опустил голову – грива Гюлькара потемнела от крови. Видимо, опять потекло, и потекло давно. Конь замотал мордой. Нерегиль похлопал по серой теплой шее – и запачкал кровью благородную шкуру сиглави.

Голова кружилась. Кругом не было ни души.

– Я глупец, Гюлькар, – прошептал сумеречник. – Самонадеянный глупец…

Сначала он не придал недомоганию никакого значения – подумаешь, от кровотечения из носу никто еще не умирал. Так шутили маги нерегилей. И лишь сейчас, в залитой утренним светом мертвой долине, Тарег осознал, что это, пожалуй, конец. Надо же, мелькнуло в голове, я так долго бегал за смертью, а когда она подкралась и встала за плечом, я ее не заметил.

В нем не осталось ни капли Силы. Видимо, он сбросил в чашу последние отжимки – и опять-таки этого не заметил.

А этой ночью попытался вызвать светящийся шарик-фонарик – на горной дороге попадались и камни, и ямы, Гюлькару приходилось обходить их вслепую – и тогда потекло снова. И из носа, и из ладони. В глазах смерклось, и Тарег, пошатывающийся в седле медленно плетущегося коня, не сразу понял, что наступило утро.

– Не хочу умирать на дороге, – прошептал он солеными от крови губами.

И поддал Гюлькару в бока, натягивая повод и разворачивая коня к ведущей в замок тропе.

На заваленном обломками дворе Тарег отпустил сиглави. Конь коротко заржал и, по петушиному распустив хвост, дробно поскакал к почерневшей арке ворот. Пошатываясь, нерегиль направился к разбитым деревянным дверям над ступенями главной башни.

Оказавшись внутри, он поплелся наверх – видимо, это было что-то природное, что-то, что звало его подняться еще на одну ступеньку, еще выше, еще на один ярус. Потом он увидел то самое окно – черная узкая прорезь изнутри башни раскрывалась высоченным, в его рост, проемом. В проеме не было ничего, кроме неба.

Тарег отлепил ладонь от стены и вошел в комнату. В ней было пусто и пыльно. В прямоугольнике света нерегиль остановился. Опустился на колени и, постояв так несколько мгновений, плашмя завалился на бок.

– …О Абу аль-Саиб, прочти мне самые пленительные стихи о неразделенной любви, когда-либо сочиненные детьми ашшаритов! – вздохнув, обратился Аммар к своему придворному поэту.

И аль-Архами подумал с мгновение и прочел:

Проходит в красном, ранит сердце взором
И кажется мне смертным приговором.
Ее наряд насквозь пропитан кровью,
Как будто бы окрашенный сафлором.[44]

Пальма над головой халифа шелестела тонкими длинными листьями. На лужайке по его приказу не оставили ни одной лампы – все они горели на ступенях мраморной лестницы, полого ниспадающей сюда, к нижней террасе сада. В подсвеченном теплыми огоньками сумраке золотое шитье на черном бархате достархана казалось еще тоньше и затейливее – рассказывали, что мастерица вышивает эти головокружительные изломы и узоры одной ниткой, ни разу не обрывая ее после того, как начнет работу. Ровно посередине скатерти в золотой оправе тепло круглился аметист – камень, предохраняющий от опьянения.

Аммару же было не до осторожности в этот вечер: сердце ныло, и одуряющая тоска – то ли безделье давало себя знать, то ли отсутствие вестей об Айше – накатывала тяжелыми, оглушающими волнами.

Молодой халиф покачал головой – нет, мол, не то. И сказал, поднимая чашку, – невольник тут же наклонил над ней кувшин:

– Вот стихи, которые лучше подойдут к случаю: