Ящик Пандоры

— Дальше прошло некоторое время, она вела себя довольно сносно. А потом вдруг, как-то вечером, так загадочно улыбаясь, заявляет мне: «Знаешь, где я сегодня была?.. У Ванды». Я опешил даже. Но она была такая спокойная, просветленная, знаешь… Последнее время это был не человек — комок нервов, причем обнаженных… Истерики, вопли, драки, угрозы, частные детективы… «жучки», представь себе, сама покупала на Горбушке и вкручивала дома в телефоны и мне в машину. Представляешь?

— Представляю. До чего ты довел несчастное создание.

— Что же я тебя, голубушка, в свое время не довел? Ну ладно, не в этом дело. Короче, после этого якобы визита к тебе она заметно изменилась, причем в лучшую сторону. И — вот…

— Сколько прошло времени с той поры, как она якобы у меня побывала? Ну, пару недель — точно. Она ведь говорила, что посещает тебя теперь регулярно. В смысле — консультируется. Два раза в неделю. Да, точно. Два раза в неделю, а прошло недели две.

— И что она тебе рассказывала обо мне или о консультациях по крайней мере?

— Знаешь, ничего. То есть поначалу она пыталась что-то рассказать, но мне было неприятно. Понимаешь, то, что вы снова общаетесь, и у нее проблемы, и вообще что я — с ней…

— Понимаю, можешь не продолжать… опосредованный комплекс кухаркиного сына.

— Что это?

— Ну, есть люди, которые испытывают комплексы из-за своего происхождения, так называемые кухаркины дети, а у тебя вроде с происхождением, вернее, с нынешним социальным статусом все в порядке, но опосредованно, через жену…

— Да, да, я тебя понял, возможно, и так.

— Но это не важно. Что ж, «кухаркин муж», давай организуй нашу встречу, причем аккуратно: я ведь не знаю, в каком она теперь состоянии…

— Мне кажется, я кое-что придумал…

— Ну, излагай…

Их беседа затянулась надолго. За это время секретарша несколько раз сообщала Виктору о неотложных звонках: Танька не позвонила ни разу, хотя, как говорил он сам, имела обыкновение трезвонить по меньшей мере каждые полчаса.

«Плохо, — подумала Ванда, — значит, это все-таки она. И теперь, затаившись, ждет расплаты».

Этот старинный, построенный в начале века дом в первые годы своего существования был, очевидно, так называемым доходным, из чего следовало: квартиры здесь сдавались внаем. Но это вовсе не значило, что дом служил пристанищем для какого-нибудь случайного народа. Традиция снимать жилье существовала в дореволюционной России, как и во всем цивилизованном мире, и у людей вполне достойных, принадлежащих к высшим сословиям, состоятельным, интеллигентным. Разумеется, многое зависело от размера квартиры и ее расположения, но как бы ни отличались роскошные апартаменты в бельэтаже от скромных трех-четырехкомнатных квартир в верхних этажах дома, жильцы его, как правило, были людьми достойными. В этом Татьяна почему-то нисколько не сомневалась, и оттого дом был ей особенно симпатичен.

Стоял конец августа с теплыми, солнечными днями, и она часами просиживала на бульваре, куда выходил фасад и парадные подъезды дома, с нескрываемым удовольствием разглядывая его высокие окна, чугунное литье пузатых балконов и балкончиков, затейливую вязь лепнины. Дом определенно нравился ей все больше и больше. Конечно, цена, которую просили за аренду квартиры здесь, была неимоверно высокой, и даже при условии, что Виктор практически не контролировал ее расходы, пришлось бы достаточно покрутиться, выгадывая ежемесячно нужную сумму, но решение в итоге было принято.

В сентябре она сняла большую, из трех просторных комнат, с широким коридором, огромной — метров восемнадцати — кухней с примыкающей к ней маленькой комнаткой для прислуги, квартиру в этом милом ее сердцу доме, и впервые одна, без посредников и прочих суетливых людишек, пытающихся урвать свой куш с подобных сделок, по-хозяйски обходила теперь свои, пусть и арендованные владения. Особенно нравилась ей одна комната, не самая большая, но с замечательным эркером, который почти полностью занимало окно, выходящее прямо на густую зелень бульвара. Две другие комнаты выходили на просторный, вытянутый вдоль всей квартиры балкон, один из тех, которыми так любовалась Татьяна, сидя в раздумьях внизу, на зеленых лавочках старинного московского бульвара.

Теперь раздумья были позади.