Следующую ночь я провел в гостинице, той самой, где, как предполагалось, должен был остановиться по прибытии, чувствуя по обращенным ко мне взглядам, что здесь, похоже, всем подряд было поручено за мной наблюдать. Роза разбудила меня на рассвете.
– Давай быстро перекуси, и мы отправляемся.
– Отправляемся куда?
– Доставлять товар. Надо разнести два мешка кухонных ножей.
– А что, шпионить ты уже бросила?
Она подняла брови.
– Скажи это достаточно громко, и ты живо окажешься в лапах
Все-таки хорошо, что рядом была Роза, не дававшая мне распускать слишком длинный язык. Волоча на себе один из мешков, я шагал за ней по улочкам города. Наконец мы вышли на длинный, широкий, прямой бульвар, называвшийся, как сказала моя спутница, Лас-Рамблас. Роза постоянно останавливалась возле домов или лавок и заходила внутрь, под предлогом доставки товара. А уж что она заносила туда на самом деле, этого я не знал, ибо ждал снаружи.
Мы прошли мимо французского патруля: Роза остановилась, поприветствовав солдат улыбкой, и на беглом французском языке представила меня капралу как своего кузена. Когда мы двинулись дальше, она сказала:
– Здесь, на бульваре, они чувствуют себя гораздо увереннее, чем в Старом городе. Еще бы, ведь нельзя стрелять из пушки из-за угла.
– Не понял, – честно признался я, и девушка пояснила:
– Лас-Рамблас был когда-то речным ложем. Если не ошибаюсь, само это название в переводе с арабского означает нечто подобное. В старину улицу проложили по извилистому дну высохшей реки. Впоследствии, по приказу короля, ее расширили и спрямили, снеся много боковых улочек, так что она сделалась достаточно широкой и почти такой же прямой, как стрела.
Проходя мимо Цитадели, мы увидели болтавшиеся над массивными воротами тела повешенных. А напротив, через дорогу, перед караульным помещением выстроилась длинная вереница людей. Молодых мужчин там практически не было, в основном старики, женщины и дети. Выглядели они как на похоронах, да и неудивительно: эти люди пытались выяснить судьбу своих родных и близких, схваченных французами.
– Эти мерзавцы казнят людей каждый день, – сказала Роза. – Французы надеются, что смогут управлять нами с помощью страха, но все эти зверства лишь разжигают в людях гнев, и народ поднимается на борьбу. Подобное печальное зрелище ты увидишь повсюду, не только здесь, в Барселоне, но и в самых маленьких городках и деревушках. По всей Каталонии люди скорбят по своим близким: отцам, матерям, сыновьям, дочерям, которых проклятые оккупанты уводят из домов неизвестно куда, убивают, насилуют, бросают в темницы. А сколько несчастных просто исчезли без следа, так что родные даже не могут выяснить, живы они или нет. Французы способны отправить человека за решетку за что угодно, просто за косой взгляд или невинную жалобу. Бывали случаи, когда жителей целой деревни поголовно отправляли в тюрьму, а то и казнили, просто чтобы нагнать на других побольше страху.
Шпионы у французов повсюду: на площадях и перекрестках, в гостиницах и тавернах. Ни в ком сегодня нельзя быть уверенным, даже в священнике, которому исповедуешься в своих грехах. Но особую жестокость захватчики проявляют по отношению к тем, кого подозревают в сочувствии повстанцам. Если они только заподозрят, что хоть кто-то в семье связан с партизанами, мигом всех арестовывают и начинают пытать, добиваясь признания. Я, например, отослала мать из города к братьям на тот случай, если враги прознают обо мне правду, и разрешила ей вернуться, лишь когда пришло известие о приезде Карлоса.
– А что, Касио возглавляет движение сопротивления в Барселоне?
– Нет, но он один из видных партизанских командиров в Каталонии.
Честно говоря, я не мог оставаться равнодушным: смелость и решительность людей, поднявшихся на борьбу с захватчиками, произвели на меня сильное впечатление. И тем не менее я спросил:
– Роза, неужели ты, Касио, другие ваши соратники не боитесь: ведь вы рискуете не только своими собственными жизнями, но и жизнями своих близких.
Девушка остановилась и впилась в меня взглядом.
– У Касио нет семьи, о которой он мог бы тревожиться: в один далеко не прекрасный день он обнаружил своих жену, детей и старого отца болтающимися на дереве на окраине родного селения.