Ярослав Мудрый

— Прав твой князь оказался, сотник — повел свой сказ Прошка. — И двух недель не прошло, как наехали на мою избу княжьи охотники. На болото они не попали, а выехали с другой стороны, на рощу. Среди них очутился один из ловчих, кой еще меня в Оленевке зрел. Возликовал, забоярился! Ныне-де меня князь щедротами осыплет. А за оконцем — повечерница. Решили ночь в избе скоротать, а нас всех на двор вывели и связали накрепко. Вот тут-то и пала на нас затуга. Теперь-то уж беды не избыть. Напрасно князя не послушали. Но вспять ничего не вернешь. Ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Крепко запеленали, княжьи ехидны! Прощаться стали. Дураку ясно: нас с дочкой навеки разлучат. Ее в Киев увезут, а нас со старухой изувечат и в Оленевку вернут. Мы горюем, а охотники в избе песни горланят: хмельного меду у меня отыскали, да и свой, поди, имели. Вот и назюзюкались. Наконец, угомонились. А нам уж не до сна, бедосирым. И вдруг, среди ночи, кто-то во двор потихоньку шастает. По нужде, мекаем. А сей человек сказывает: «Спасу вас». И давай узелки распутывать. Всех от пут вызволил. «Как тебя звать, — пытаю, — добрый человек». Семкой назвался. «Казнит тебя князь». А Семка: «Не казнит. Я сейчас на полати — и храпака. Никто и в догад не возьмет. Бегите борзей!» Я топор прихватил, а дочка для чего-то вилы. Рощу проскочили, на елань[152] выбежали, и тут я очухался, и про заметы вспомнил.

— Господь милостив, Прошка. Навел меня на твою замету. Да и бересту нашли.

— Милостив, сотник. То Березиня удумала.

— Вот уж не чаял, что дочь твоя грамоте горазда.

— В Оленевке упремудрилась. От деда своего переняла. А тот когда-то в молодых летах в Киеве был, громотею одному избу рубил, вот от него буквицы и постиг. Никаких-де денег не возьму, токмо грамоте наставь. Сгодилось дедово ученье.

— Сгодилось, Прошка… А ведаешь ли ты, что с твоим двором содеяли?

— Ведаю. И кости по родине плачут. Вот так и я. Избенку срубил, а душа ноет. Взял топор — и на заимку. Устинья и Березиня в слезы. Куда ж ты в такую одаль? Пропадешь среди зверья, сгинешь! Но меня и конем не удержишь. Богам помолился — и в путь. Мекал кое-что из избы взять, да лошаденку свою увидеть. А как узрел пожарище, сердце кровью облилось. Всё княжьи подручники сожгли. Лошадь, видать, с собой увели, а скотину зарезали. Даже никакой посуды и сручья не оставили, чай, в болоте утопили. Будто лютому ворогу отомстили. Посидел у бывшего очага, огоревал, и к своим подался.

— Да как же вы тут сумели выжить? Без лошади, скотины и корму?

— Долго сказывать, сотник. Поначалу всем крепенько досталось. Бог Велес помог. Вишь, какого я из дуба вырубил? Славный бог! Он-то и не дал окочуриться. Лучок на дичину смастерил. Дочка не зря вилы прихватила. Из них железные наконечники для стрел сделал, на звериных тропах силки и петли поставил. Вкупе с Березиней. Она у меня на все руки досужая. Убоина появилась. Бортные дерева с медком нашел. А тут как-то глину сыскал, и печь в избенке поставил. А где глина — там и горшок. Но зимой тяжеленько пришлось. Ни хлеба, ни соли, ни одёжы. Лаптей-то еще по осени наплели, дело не хитрое, а вот зимой, да еще взаморозь, в одной рубахе звериные гоны не осмотришь.

— Пропащее дело, Прошка.

— Пропащее, кабы не Велес. Здесь лисы на людей не пугливы, прямо к самой избенке подбегают. Ну и пришлось прямо из волокового оконца стрелы пускать, а потом и в силки три лисы угодили. Я к холоду обвыклый, в одной рубахе бегал. Лис обделали и шубейку сладили. Пережили зиму-матушку. А как весна-красна нагрянула, на меня опять затуга напала. Тебя, сотник, поджидать — бабка надвое сказала. Можешь и не прийти за нами. А без хлебушка тоже не жизнь. Тут, на елани, можно доброе поле деревянной сохой вспахать. Соху-то смастерил, а на душе горечь полынная. Жита — и единого зернышка нет. Норовил в Оленевку сходить. Но Березиня меня отговорила. Уж очень староста в селище пакостный. Хоть и старой веры крепко держится, но княжьим послужильцам готов гузно лизать. Так думку свою на время и закинул. Подожду-де до зажинок, и коль сотник за нами не придет, то всё равно в Оленевку снаряжусь. Ночью к бывшему соседу своему загляну. Мужик — не жадень. Выпрошу жита с лукошко. Вот такие наши дела, мил человек.

Березиня всё это время сидела молча. Она заметно похудела. Нелегко ей довелось в минувший год. Другая бы сникла, очерствела душой от всех напастей, но Березиня не поддалась невзгодам, не ушла в гнетущие думы, а, напротив, всячески поддерживала и успокаивала отца и мать, стараясь в неустанных заботах забыть обо всем дурном. И ее покойный, веселый нрав невольно сказывался на родителях.

Отец и мать поджидали княжеского посланника, а вот Березиня не слишком-то утешилась появлением сотника. Чересчур свыклась она к лесной жизни, и менять ее не хотела. Да и к молодому князю ее почему-то не тянуло. Все князья ей представлялись киевским Владимиром, кой только и знает девушек сраму предавать…

Ярослав, кажется, другой, но сдержит ли он своё слово?