Ярмарка

– Избили до полусмерти мужчину. Мало того – избили. Сняли куртку хорошую, часы. Бумажник вытащили. В бумажнике – много денег было. Пострадавший выжил. В больнице дал показания… запомнил приметы. Ну, это уже наше дело, как мы их нашли. Двоих. И вашего сына – третьего. Он был зачинщик избиения… и грабежа. И, что совсем плохо… пистолетом угрожал.

– Пистолетом? – Мария не услышала своего голоса. – У него… нет пистолета.

– Значит, он взял где-то чужое оружие. Мужчина… – Судья вздохнул. Погрустнел. Видно было, что ему не хотелось говорить. – Не умер. Но остался калекой. Серьезным калекой. Хуже всего то… – Подобрал губы подковкой. – Что пострадавший – племянник вице-мэра. Вот как тут теперь быть? Вы – мать, я понимаю…

Мария узнала его.

И в этот же миг, когда ее лицо высветилось: вспомнила! – он тоже узнал ее.

– Марья Васильевна, Господи…

Она закрыла лицо руками.

– Виталий Власьевич…

– Ай-яй-яй, Марья Васильевна, ай-яй-яй, сколько лет, сколько зим… А вы совсем не…

– Изменилась, все мы изменились, – Мария тронула себя обеими руками за волосы – теплая шапка лежала у нее в кармане куртки. – Как ваш сынок? Уже, наверное, семья… и преуспел?

У Марии в школе когда-то учился его сын.

– О, спасибо! – Судья снова повеселел, расплылся в улыбке, приподнявшей холмики румяных, как у девушки, щек. – Да, женился… И дом свой, я сам ему выстроил, и я уже дедушка, внук у меня… И работа хорошая… в банке работает… в серьезном… Господи, да Марья же Васильевна! Вот ведь как довелось… Не думал, не гадал…

Мария тянула его сына, глупца, за уши, чтобы он только окончил школу. Сама сочинения ему писала. Оценки натягивала. Жалко ей было богатого, толстого, беспомощного парня. «Тоже ведь живой, и жить будет, жить должен, даже такой дурачок», – думала тогда она.

Папаша, вот этот, да, Черепнин, она вспомнила фамилию, был ей благодарен: совал в кулак денежку, дарил коробки конфет. Конфеты она относила разбитной бухгалтерше с алмазиками в ушах, с которой водку пила; деньги брала, они с Игнатом на них жили, везли семью.

– Как же это так, а?.. Вот ведь история… – Судья потер ладонью яблочную щеку. – А здоровьишко ваше-то как, а?.. Все в порядке?.. Я вот тоже не жалуюсь… Женушка моя – нотариус, мы оба хорошо зарабатываем… Неплохо, она тысяч сто в месяц имеет, у меня здесь знаете зарплата какая?.. пятьдесят шесть… Недавно на Лазурный берег летали!.. Чтобы посмотреть… на наших, ха-ха, мафиози, правда ли, что они весь Лазурный берег скупили… Вы знаете, и правда, ха-ха-ха-ха!..

Секретарша с мордой ежика удивленно, с интересом, слушала.

Зачем он мне все это говорит, устало подумала Мария.

Она глядела на Черепнина пустыми глазами.

Судья поглядел на ее старые зимние ботинки, с вывернутыми носками – и оборвал смех.

– Н-да… Сынок-то ваш… Что же делать? Дело ваше поведу я, да… – Он потер ладонью о ладонь. Взглянул искоса, и Марию ужалил острый выблеск маленьких, умных свинячьих глазок. – Конечно, из любого положения найдется выход… Да-а-а-а… Но придется…

Он встал к секретарше спиной.

Мария глядела на его руки. На его пальцы. Они пошло, нагло, недвусмысленно, жирно потерлись друг о дружку.

– Особенно – адвокату…

«Но и тебе тоже. Да, и адвокату. И еще кому-нибудь. А секретарша – его любовница, значит, и ей тоже», – бились в висках, как кровь, бешеные мысли.

– Он недавно сам весь избитый домой пришел. Весь. Живого места не было. Еле отлежался. Зубы выбили. Нос перебили, – пусто, тихо сказала Мария.

– А-а, – судья пошарил в кармане черного пиджака из дорогого, с серебряной ниткой, сукна. – Ну, видите… какой он у вас неблагополучный. Нос-то – вправили?

– Вправили.

«Что я здесь делаю? Надо встать и уйти».

Ноги стали ватными, тело обмякло, не слушалось.

– Ну вот видите. Ну вы поняли меня, Марья Васильевна? Да?

– Я поняла вас, Виталий Власьевич.

Он розово, довольно осклабился.

Жизнь человека дорого стоила, он знал это. Никому не хотелось сидеть в тюрьме.

Того, кто наворовал тьму-тьмущую деньжищ, убивая, обманывая и предавая, и купил себе замок на Лазурном берегу, не судили и в тюрьму не сажали. В тюрьму сажали вот таких – несмышленышей, волчат, возомнивших о себе, что они – тоже люди. И могут все. Даже побить племянника вице-мэра.

– Но пусть сынок ваш тоже все-таки придет. Вместе с вами. Я хоть на него погляжу. – Судья опять глянул остро, искоса. – Так когда вас ждать, Марья Васильевна?

«Хочет скорее. Алчный. Привык».

– А телефончик ваш можно?

– У меня нет телефона. Мой дом сгорел.

Поросячьи глазки блеснули.

– Где же вы живете?

– У себя. Две комнаты остались целы.

– И сотового – нет?

Мария развела руками.

– Ну, вы как во времена Пушкина. – Хохотнул. – Тогда вот вам моя визитка. Звоните. Чем скорей… – Он развел пальцы в стороны, его толстые ладошки были алые, как его щеки. – Тем лучше.

4

Около их сгоревшего дома высилась сиротливая серая церковь с длинной, как худая девчонка, колокольней. Почему серая? А давно не белили.

И купола были не золотые – а зеленые. Зеленая краска ведь дешевле, чем позолота.