Яркий Миг

– Да, мертв, мистер Марбэт. Он застрелился сразу после того, как выстрелил в вашу супругу.

– Зачем он сделал это? – я спрашивал на автомате, на самом деле не питая никакого интереса к данному вопросу.

Зачем? Почему? Что им двигало? Да какая мне была разница?! Единственная мысль, которая существовала в моей голове, твердила: «Умерла! Умерла! Тесса умерла! Ее больше нет!». Эта мысль словно затягивала меня все глубже и глубже в темноту, из которой все происходящее здесь, в реальном мире, стало казаться каким-то маленьким и незначительным, почти недосягаемым.

Шепард, однако, пояснил, что скорее всего этот мужчина и был тем самым тайным поклонником, который присылал Тессе письма год назад. Уже тогда в полиции взяли его на контроль, и, видимо, поняв и испугавшись этого, Холлис прекратил писать свои послания. Однако его страсть к Тессе никуда не исчезла, он лишь ждал, когда бдительность полиции по отношению к нему притупится. Несмотря на свое нездоровое влечение, сукин сын имел терпение, и в итоге дождался того момента, когда с него сняли наблюдение, и Холлис снова мог, не боясь, что его остановят и повяжут, отправиться на ближайший концерт Тессы. Во время исполнения ею «Баллады о Любви и Смерти», этот маньяк, никем не замеченный, подошел прямо к сцене. Он пронес в носке маленький револьвер модели «Вероника», который пользуется популярностью в основном у распутных дам, за счет своих небольших размеров и возможности спрятать его под платьем. Когда Тесса допела песню, Уильям Холлис выкрикнул: «Наша любовь отразится в вечности!». После этого он выстрелил Тессе в сердце. А потом, за секунду до того, как его свалил на пол один из охранников, он приставил дуло к своему виску и выстрелил второй раз. Так все и кончилось, для них обоих.

– Почему вы... не арестовали его... тогда? Раньше? – задал вопрос я, холодным, отрешенным голосом, сидя за столиком со стаканом голубого джина в руке, поднесённого мне самим управляющим, к которому я не притронулся, и, глядя на то, как бездыханное тело моей жены врачи пакуют в белый тряпичный мешок. Я все еще не верил в реальность всего происходящего, не отдавал себе отчета в том, что именно вижу перед собой и о чем говорю.

– У нас не было прямых доказательств. Мы поставили за ним наблюдение, и если бы тогда Холлис как-то проявил себя, мы бы тут же...

– Почему сняли наблюдение? – все так же холодно спросил я.

Шепард тяжело вздохнул.

– Так решило управление. Холлис был тихоней все эти гексалы, и наблюдение за ним свернули, как не эффективную трату ресурсов полиции.

– Не эффективную трату? – переспросил я.

– Простите меня, мистер Марбэт, – сокрушался детектив. – Я ничего не мог с этим проделать.

– А пытались?! – я поднял на него полный ненависти взгляд, под которым он тут же сник и не ответил. Нет, конечно, он не пытался, по реакции детектива Шепарда оно было понятно. Он считал, что Холлис не перейдет ни к каким активным действиям, а кроме этого дела у детектива, наверняка, имелись более насущные и важные, в которых были продвижения. Стал ли я винить его за это? Нет, не стал. Мой гнев угас так же быстро, как и появился.

Двое констеблей понесли тело Тессы к выходу, и я поднялся из-за стола.

– Поеду с ней, – сообщил я, не желая расставаться с телом супруги ни на мгновение, словно это могло бы изменить тот факт, что, когда она умирала, истекая кровью на сцене, меня рядом с ней не было.

– В этом нет необходимости, мистер Марбэт, – заверил меня детектив, тоже поднявшись. – Все бумаги можно оформить и после.

«Какие к черту бумаги, кретин?!»

– Я поеду с ней! – решительно повторил я и зашагал прочь.

Я вернулся домой поздней ночью, и лишь там, оказавшись в нашей квартирке, наконец осознал весь ужас произошедшего, всю трагедию. Вот пианино, за которым она сидела, вот опустевшая кружка, в которой она принесла мне кофе утром, вот кровать, на которой мы занимались любовью, каких-то двенадцать часов назад, вот ее ночная рубашка, небрежно повешенная на спинку стула, вот туалетные принадлежности, столь необходимые любой даме, стоящие в ряд флакончики духов, одежда, украшения – все оставлено так, как и должно быть оставлено человеком, который намеревался вернуться домой.

Тихо воя, словно раненый зверь, я просидел на полу возле нашей кровати до самого утра, не зажигая свет. А когда начало светать, я увидел этот треклятый скомканный листок, лежащий в углу. Долго я находил в себе силы доползти до него, поднять и прочитать. Но все же нашел.