Януш Корчак. Жизнь до легенды

Корчаку кажется, что Палестина — это как бы длинная веревка, один конец которой держат евреи, а другой — арабы. И вот они тянут эту веревку, но одновременно сближаются. Когда они, кажется, уже готовы соприкоснуться, появляется некто третий, кто веревку перерезает. И все начинается сначала.

9

Отношения Януша Корчака со строящимся государством Израиль — это очень непростая история, не в последнюю очередь — сложная психологически.

С одной стороны, тот самый голос крови, который не унять. Ему интересно в Палестине. Ему интересны еврейские дети, и, главное, он понимает, что очень им необходим, что здесь, в кибуцах, он может принести пользу, а это для Корчака — первостепенно важно. Причем польза не только в воспитании детей, но и в строительстве свободного Еврейского государства.

С другой стороны, возраст и климат. Когда тебе под шестьдесят, очень трудно менять привычки. Переезжать в другую страну — даже если тебя там ждут — дело сложное, требующее невероятной решимости.

Есть еще третья сторона, важнейшая. Привязанность к Дому сирот, к своему делу. Если угодно — ответственность перед этим делом.

Угроза войны, ощущающаяся в Европе. Антисемитизм в Польше. Дети-сироты, которые ждут его и которым без него будет плохо.

И это, третье, конечно, перевешивает. Думаю, если бы атмосфера в Европе и конкретно в Польше была спокойней, и если бы Корчак не ощущал, что, оставшись в Палестине, он бросит своих воспитанников в трудной ситуации, предаст их — он бы остался на Святой земле.

Он мается. Он продолжает мается. Пишет письма, словно сам себе доказывает необходимость возвращения в Варшаву.

«Проблема ЧЕЛОВЕКА, его прошлого и будущего на земле в какой-то мере заслонят для меня проблему ЕВРЕЯ»[167].

И — вывод, который совершенно неожиданно он делает о Палестине: «все чужое до отчаяния»[168].

Что за слова такие?

Неправдивые, увы… Очевидно, что Корчак этот край полюбил.

Но Доказывающий должен предложить, что называется — не убиваемый, жесткий аргумент — такой, который заставит уехать.

10

Вообще — представляете? — Януш Корчак мог бы остаться в Палестине и выжить. Написать еще много книг. Воспитать еще много детей. Он мог бы радоваться созданию Израиля в 1948 году и потом играть серьезную роль в его становлении. Он вполне мог бы оказаться среди тех, кого мы сегодня называем «отцами Израиля».

Понятно, что в Государстве Израиль он мог бы работать гораздо более свободно, чем в Польше, создавая такие учебные заведения, равных которым не существовало в мире.

Сколько еще педагогических открытий он мог бы сделать!

Наконец, он мог бы просто быть счастлив.

Мог бы остаться живым…

Понимает ли все это сам наш герой?

Мне кажется, да.

И потому — он встревожен. Он нервничает. Он постоянно меняет решения.

Некоторые исследователи считают, что в это время Корчак даже страдал депрессией. Может быть… Хотя он абсолютно вменяем. По-своему логичен. Иногда смеется. Иногда рыдает от отчаяния.

Вдруг пишет: «После угнетенного состояния, владевшего мной несколько месяцев, я наконец решил провести последние годы жизни в Палестине»[169].

Серьезное решение, не так ли? Кажется, что окончательное.

Кажется…

Корчак готовится, готовится к отъезду и… уезжает. В польские горы. Чтобы на уединенной ферме начать писать серию мини-биографий великих людей. Начал с Пастера и Моисея. Дальше должны были последовать: Песталоцци, да Винчи, Пилсудский, Фабр… И несколько других гениев.

Вернувшись в Варшаву с двумя рукописями книг — о Пастере, и о Моисее — Корчак абсолютно твердо понял, что ни в какую Палестину он не поедет.

11

22 апреля 1939 года и Стефания Вильчинская возвращается в Польшу, в Дом сирот, к Корчаку.

У нее было все, чтобы остаться в кибуце: жилье, работа, юридическое право на это, друзья…

Да что там много говорить? В кибуце у Стефы была полная, настоящая жизнь.

Стефания Вильчинская возвращается в Варшаву.

— Новая война будет страшнее предыдущей, — говорила она друзьям. — Опять — голод, тиф, чесотка. Наверное, я буду нужна детям.

Война начнется меньше, чем через полгода.

Они оба — и Януш Корчак, и Стефания Вильчинская, если и не понимают, то предчувствуют это.

В любой момент они могут бежать в жизнь, быть может, и не совсем ласковую, но куда более спокойную.

Конечно, они еще не знают про гетто и про газовые камеры Треблинки. Но они очень хорошо понимают опасность надвигающейся жизни.

Они не бегут — двигаются навстречу этой жизни.

Просто потому, что рядом с ними дети, оставить которых нельзя.

Просто поэтому. И всё.

Есть дети, которых нельзя оставить. Точка.

Остальное — незначащие детали.

Глава двадцать четвертая. Обыкновенный ад

1

1 сентября 1939 года фашистские войска перешли границу Польши: началась Вторая мировая война.