Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3

— Почему вы мне всегда противоречите, любезный? Неужели пребывание в среде местного населения в качестве немецкого колониста так испортило вас?

— Извините. Я реально смотрю на вещи, господин обершарфюрер. Это происходит от знания характера здешнего народа… Они коллективно привыкли жить и действовать… Поэтому подполья нельзя полностью уничтожить. Оно возникнет на новом месте… Кстати, господин обершарфюрер, у вас отошел предохранитель на револьвере — осторожнее с револьвером…

— Где? Ах, да… Спасибо, я не заметил…

Гестаповец, однако, играть дальше револьвером не стал: засунул в кобуру.

— Продолжайте, мой милый.

— Да, господин шеф, здесь люди воспитаны большевиками, как коллективная сила. И они не оборо-няются, они наступают широким фронтом, господин шеф.

— Вы призываете к панике?

— Я против недооценки сил врага! Мы, колонисты, двести лет жили в среде местных людей, как посланцы великой Германии, — вы обязаны нам верить, господин шеф!

— Вы провинциальны, мой любезный, — вы никогда не сделаете карьеры, так как вышестоящее начальство не любит неприятных известий. Итак, пишите им еще раз — подполья в нашем городе Н. больше не существует!..

16. "Это — ревность!.."

Улица в южном городе Н.

Молодящийся немецкий франт в полувоенном спортивного кроя костюме, в гетрах, в зеленой шляпе с перышком — тип преуспевающего немецкого провинциального коммерсанта — идет по улице. Лицо — в шрамах от студенческих дуэлей. Это — связной.

Фланирующей походкой приближается к фотографии "Блиц". Вывеска в витрине — условный знак: увеличенное фото новобрачных. Заходит в дверь.

Поднимается по лестнице, держа руку в кармане.

Шумно и быстро заходит в комнату, решительно идет к конторке, за которой восседает молоденькая кассирша.

— Здравствуйте, моя дорогая фройляйн!

— Я замужем, — опустив глаза, произносит кассирша.

— Все равно я не решусь назвать вас фрау, так как ваше сердечко еще безусловно не узнало настоящего жара любви…

— Я люблю моего мужа, милостивый государь!

— Кто ваш муж, моя красавица? Разве в этом городе есть человек, достойный вас, такой чудесной дочери немецкого народа!

— Мой муж русский, господин клиент! — признается кассирша.

— О ужас! Отдать неполноценному славянину такой перл немецкой крови! Я этого не переживу! Надеюсь, вы встречаетесь с родственными вам по духу северными людьми? Не отрицайте, не отрицайте, вы не можете не встречаться с нашими героями Восточного фронта!..

— Мой муж только скромный коммерсант, но я люблю моего мужа, господин клиент!.. — окончательно смущается молодая женщина.

— Хорошо. Разрешите задать вам, дорогая фрау, один вопрос?

— Прошу вас, господин клиент, — снимки моментальные, можно кабинетный формат, групповые — со скидкой…

— Мой брат, — говорит посетитель, в упор глядя на кассиршу, — получил из Германии свежий фотоматериал фирмы "Агфа"… Он просил предложить Ивану Валерьяновичу…

— О! — кассирша с ужасом уставилась на говорящего. — О, с огромной радостью!..

Как оглушенная, она встает со стула и идет к занавеси, откинув которую, вводит посетителя к Ивану Валерьяновичу.

Связной быстрым взглядом окидывает комнату. Фотоаппарат на массивном штативе, осветительные приборы, разные фоны для съемок, стеклянная крышка. Ничего подозрительного.

Иван Валерьянович — элегантный мужчина в расцвете лет. Эспаньолка, очки, галстук бабочкой. Часовая цепочка с брелоками… Приметы соответствуют инструкциям.

— Выйдите, фрау, — говорит пришедший.

— Это моя жена, — сообщает Иван Валерьянович.

— Все равно.

Женщина выходит. Связной подходит вплотную к владельцу фотографии и говорит ему на ухо несколько слов. Иван Валерьянович также на ухо отвечает.

Жмут сердечно друг другу руки.

— Я для вас буду Миллер, — говорит связной. — Где мы можем без помех поговорить?

— Прошу, господин Миллер, ко мне, в верхнюю студию!

В каменной стене — ниша, в ней винтовая лестница, ведущая наверх. Хозяин двинулся первый, за ним — связной.

— Этот дом когда-то строил для себя один чудак адмирал, — говорит на ходу хозяин, — с башенки он наблюдал ночью звезды, а ранним утром в подзорную тру-бу следил за подъемом флага на своем корабле. Из башенки имеется другой выход. С улицы кажется, что к ней нельзя добраться, нижние этажи сгорели…

— Рация, не дай бог, тоже здесь? — спрашивает связной, входя за хозяином в небольшое круглое помещение с зашитыми досками окнами. Сектор крыши — стеклянный.

— Нет, что вы, товарищ! — ужасается Иван Валерьянович. — Рация наша спрятана. В подвале возле больницы наша рация. Я немцам там столько помех дал — один рентген чего стоит — очень трудно нм нас пеленговать…

— Особенно — когда передатчик бездействует…

— Упрек справедливый. Мы срочно послали через фронт человека с просьбой прислать радиста с шифрами.

— А где ваш радист, Иван Валерьянович?

— Несчастье. Он был очень впечатлительный и нервный. Ничего не могли с ним поделать. Чуть где-нибудь что-нибудь стукнет — он сразу бледнеет, глаза делаются стеклянными, ужас. Контужен был так ужасно. Работник отличный, но нервами не владел…

— Если в это время к вам в фотографию придут посторонние, как вы узнаете?