Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3

— Старосту я тоже купила! Одна не доедешь — ограбят! Что, может, брешу? За двух кабанчиков и телку сторговала господина пана старосту!

— Я еду из чистого интересу, Мокрина Терентьевна, думаю зайти к знакомому в городскую полицию. Что-то вы слишком разговорились… Какие будут распоряжения и скоро ли нарежут старостам по 50 га…

— Ждите, скоро нарежут! — говорит Панько.

— Молчание! — провозглашает немец, делая останавливающий жест рукой. — Я желаю немножко произносить речь…

Он зажигает маленький висячий фонарик.

Лошади свесили головы через перегородку, стоят, помахивая хвостами: послушаем, о чем будет трепаться фриц…

Немец говорит по-русски и по-немецки. Он делает небольшие затяжки из трубки, победоносно посматривает на своих личных пассажиров, подмигивает лошадям, иногда встает и прохаживается перед лошадиными мордами, как учитель перед классом.

— Вам, конечно, лошадки, есть непонятен красивый немецкий язык? — обращается он и к лошадям, и к людям. — Но победитель не обязан знать язык побежденного туземца. Что ты хочешь сказать, лошадка? Далекий путь в Баварию тебя пугает? Но вы отныне не будете донские дикие лошадки, а воспитаете себя культурная скотина! И вы увидите, как привольно жить в одной чрезвычайной провинции — Бавария! Вам не надо бегать на ужасную степь, держать седло с пьяным казаком. Будете спокойно тащить замечательный немецкий плуг. Спокойным маршем идти потом для получения порции превосходной рубленой брюквы и прочих сладких пищей. Вы не будете вынуждены в дальнейшем питаться ужасной сухой травой, полынью, камышами и прочим варварством, о нет! Вы солидны и уверенны, и никогда не вспомните глупую привычку скакать, как сумасшедший, на степь! Как жаль, что здешние люди неспособны подражать этот лошадиный деловой пример!.. Они предполагают, что грязный партизан имеет возможность победить немецкого солдата, Адольфа Гитлера! О нет!

Я могу произнести по секрету, что я тоже был социал-демократ. О да! Но я не пошел в партизан! О да, я не нашел полезным производить эту негуманную и запрещенную войну! Пфу! Мы, баварцы, тоже любим свободу. В воскресенье после обедни мы идем в наши леса и горы.

Мы не имеем в рюкзаках тол и гранаты, о нет! Мы имеем самое лучшее баварское пиво и национальный шпик. Мы собираем цветочки и поем наши песни и очень поэтически пользуемся свободой. Мы никогда не взрываем проходящих эшелонов, о нет! Баварец никогда не станет этого делать, о да!

Эшелон тормозит, медленно останавливается, немец выглядывает за дверь.

— Одна станция, пассажиры! Сидеть тихо и не разговаривать. Я сам принесу горячий кипяток из немецкой кухни. В стоимость ваших билетов входит эта маленькая услуга…

Немец затемняет фонарик, берет ведро и уходит, плотно закрыв за собой дверь.

— Люблю культуру, — говорит Панько, — таким людям цены нет! Раз продал билеты, обязан обслужить!

— Интересно, что там на станции, — в раздумье говорит слепой. — Посмотри-ка, дочка.

— Вы слыхали, что сказал солдат? — беспокоится староста.

— Мы тихонько, — равнодушным голосом произносит Микита, — пошли, Панько? А ты, девушка, посиди лучше возле незрячего…

Микита и Панько, отстранив лошадей, осторожно приоткрывают теплушку и исчезают, плотно закрыв за собой дверь.

Вот они идут, крадучись, вдоль вагонов. Откуда-то у них в руках взялись молотки на длинных ручках. Постукивают по колесам. Пролазят под одним эшелоном, под другим…

Внезапно прислушиваются: в товарных вагонах слышна человеческая речь.

Поодаль ходит немецкий часовой.

Вагон заперт и запломбирован.

— Кто там в вагоне? — осторожно спрашивает Панько, предварительно постучав молотком по колесам и стенкам и приложив ухо к доске.

— Невольники… Гонят в Германию… Пятый день не дают ни хлеба, ни воды…

— Мы отопрем дверь, — говорит Панько, — в дороге открывайте и прыгайте… Передайте всем в вагоне…

Движение гаечным ключом — и запоров на дверях нет. Панько и Микита двигаются дальше.

В теплушку тихонько отсовывается дверь, и какая-то тень проползает в щель. Говорит шепотом:

— Пахнет теплом… А, это лошади… Такие же невольники, как и я… Кось, кось! Среди лошадей не пропаду…

— Давай иди сюда, к людям! — слышен спокойный голос слепого. — Удрала с эшелона?

— Ой, люди добрые!.. Не выдавайте немецким катам… Пятый день ни еды, ни питья… Теплушки заперты…

— Как же ты выбралась, дочка? — спрашивает женщина.

— Какая-то добрая душа замок сбила… Говорит — сидите тихо, а в дороге выскакивайте… А мы все как хлынули из вагона. Смотрим — другие вагоны тоже… О, слушайте!..

На станции слышится стрельба. Ревет сирена. Крики и топот бегущих ног.

Распахивается дверь, и мгновенно вскакивают в теплушку Панько и Микита.

— Правильно попали? — негромко спрашивает Панько.

— Правильно, — отвечает Майка.

— Вот видишь, Микита, всегда надо запоминать номерок вагона! В такой суматохе сам себя потеряешь… Зато достали газетку!..

— Что там за шум? — голос слепого.

— Да, понимаете, кто-то поотпирал вагоны, а там находились невольники, отправляемые в Германию… Волынка заиграла…