Ян Непомуцкий

Что с ним? Я совершенно потерял их след. То ли уехали. То ли погибли. Мне стало жаль талантливого юношу, а еще больше его отца, моего приятеля. (Можно представить себе мою радость, когда в 1950 году я встретил его в Праге в делегации советских музыкантов.) Мне было грустно и одиноко. Я вернулся к Коганам. После чая с хлебом я в темноте играл на великолепном «Стейнвее».

На следующее утро я тщетно искал пассажирский вагон. Весь поезд состоял из товарных вагонов. С трудом я пробился в один из них. Всюду было битком набито. Многие ехали с винтовками. По спине моего соседа разгуливали вши. Однако другого свободного места не было. Да и какой смысл пересаживаться! У женщин с детьми, сидевших в середине вагона, вшей, скорее всего, еще больше. Сыпной тиф в это время становился настоящим бедствием и принял размеры эпидемии. Сколько вшей укусило меня за время этой поездки? Настоящее чудо, что ни одна не оказалась заразной!

В Саратове мы снова принялись ждать, чтобы Москва выполнила обещание. Делали все, что было в наших силах. Давали концерты в казармах, Домах культуры, организовали народную консерваторию с широкой культурно-просветительной программой. Со склада большого магазина, торговавшего до революции музыкальными товарами, мы конфисковали инструменты и ноты и раздали их музыкальным организациям. Из Москвы по-прежнему не было никаких вестей.

Я снова отправился в Москву. Музыкальный отдел находился уже в другом здании, работали там уже новые люди, я не нашел среди них ни одного, с кем разговаривал прежде. А Петроград заботился только о своей культурной жизни. Лишь спустя год после образования округов Лурье пригласил нас в Москву на совещание и объявил, что округа ликвидированы, так как территориально не совпадают с административным делением страны на губернии. С сердца у меня упал камень. С нашим губисполкомом у меня были хорошие связи, там меня знали и хорошо ко мне относились. Секретарь исполкома был мужем моей ученицы и во всем шел мне навстречу.

Топлива не хватало. Завхоз консерватории разузнал, что в ближайшем лесу минувшей зимой красноармейцы рубили деревья, но срубили только верхнюю часть, торчавшую из-под снега, а сейчас снег растаял. Стояла весна, настоящая русская весна! По Волге плыли льдины двухметровой толщины, громоздились, создавали заторы, вода кипела, билась, рычала, пока наконец ледяная плотина не взрывалась со страшным грохотом, после чего льдины снова ползли, сталкиваясь и налетая друг на друга, быстрое течение, словно ножом, рассекало лед и дробило его на мелкие куски… Я часто стоял на высоком саратовском берегу над Волгой и с волнением наблюдал за этой борьбой: весна, весна… А с другой стороны дышала степь: весна, весна, и уносила вдаль мой безмолвный стон, боль, одиночество, ужас перед надвигающимися ужасами, одиночество, одиночество без Михала… Но я снова приходил сюда почти ежедневно и безмолвно взывал о помощи, устремляясь в мыслях за Волгу, в степь, опустошенный, готовый ко всему…

Небрежно срубленные, расщепленные пни оказались довольно высокими. Завхоз выхлопотал разрешение на их вырубку для консерватории.

— Приходите завтра утром в консерваторию, получите дрова, — сказал он мне.

— Дрова?

— Да, только вам придется самим отвезти их домой. Сумеете?

Как не суметь, думал я, хотя никогда в жизни не имел дела с лошадьми. Он запряг мне нашу лошаденку, доставлявшую из окрестных мест разбитые или целые инструменты, и объяснил:

— Когда дернете за правую вожжу, лошадь пойдет вправо, а когда дернете за левую, то влево. Если встретите верблюда, быстренько напяльте ей на голову этот вот мешок, боится верблюдов, понесет.

Поехали. Лошадь слушалась. Я был уже возле самого леса, как вдруг словно из-под земли показался верблюд. Я бросил вожжи, соскочил с телеги, схватил лошаденку за узду и как можно быстрее замотал ей голову мешком. Я дрожал не меньше, чем лошадь. Долго мы потом приходили в себя, прежде чем смогли продолжить путь. Дорога стала подниматься в гору. Мы спокойно ехали прямо, и вдруг лошаденка принялась сворачивать вправо. Съехали с дороги, телегу трясет, я тяну за левую вожжу — ничего не помогает. Бросил вожжи и смотрю, что будет дальше. Впереди на дороге показалась огромная яма. Так вот оно что, подумал я, лошадь сама выбрала правильный путь. После я ей уже не мешал. Она сама превосходно довезла меня до места, где нужно было грузить дрова, и остановилась. Я был пристыжен и с тех пор питаю огромное уважение к лошадям. Нагрузив дрова, я спросил:

— Ну что, поехали?