Яконур

— Герасим, к этой опасности надо отнестись очень серьезно. Все предусмотреть. Надо продумать разные варианты. Ты должен понимать, что это может решить все твое будущее…

Разняла руки.

— Герасим, надо тщательно спланировать твои ответные действия. Здесь каждая мелочь имеет значение. Если хочешь, я помогу тебе. Мое предложение: скрыть истинное состояние дел и выдать модель только когда она будет закончена. В таком случае ее уже нельзя станет отобрать. А твое мнение? Давай вместе отработаем нашу тактику…

Опять — тактику!

— Знаешь, не надо сейчас…

— Ты считаешь, это такой пустяк, что можно отложить?

— Сейчас не хочется…

— Герасим, это очень важно! Я беспокоюсь о твоих интересах!

— Наверное, важно… Не хочется.

— Хорошо, я сама все продумаю и потом обсудим.

Поправила ему волосы. Снова вгляделась в его лицо.

И снова:

— Что с тобой, Герасим? (Слезы в голосе.)Герасим, что с тобой? (Слезы в глазах.)Герасим, опять что-то случилось? (Слезы по щекам.)Я же вижу…

Ну что, что он мог сказать?

Опять Наталья — подошла, потянула его за руку…

Ляля уже была в дверях.

— Герасим! Оттиск я забираю. Наташа! Немедленно ко мне.

Хлопнула дверь…

— Ну, покажи, что ты нарисовала.

Наталья разложила листы на подоконнике.

— Послушай, где же замки? Что это?

— Это девочка Наташа. А это ее куклы: Катя, Зоя, Верочка…

Герасим погладил косички.

— Можно?

— Можно.

Взял лист с девочкой Наташей, взял кнопку; прикрепил лист над своим столом.

Спросил себя: задело его то, что произошло на совете?

— Герасим!

— Да?

— Вот мама ушла и сидит там одна, а мы тут с тобой разговариваем, так ей и надо.

— Наташенька… Не нужно так говорить. Мама хорошая. Просто она огорчилась, конечно… Ты, наоборот, пойди к ней, скажи, чтобы она не огорчалась. Веселенькая бы была…

…Оставшись один, Герасим подошел к окну. Осень наступала явственно, очевидно. И цвет неба, и листья, и освещение — все было уже осенним. Но то, что видел, он не чувствовал — отмечал внешне, в него это не проникало. Может, был опустошен от своего ожесточения и потому закрыт, недоступен для всего, может, полон был в нем болевшим так, что другое ничто не способно оказывалось в него вместиться, проникнуть извне.

Поймал себя на том, что стоит точно так, как стояла Ляля.

Разнял руки. Опустил. Уперся в подоконник. Заложил руку за спину. Снова опустил. Все не то…

Снова скрестил руки на груди.

Он чувствовал, давно чувствовал, знал!

Время шло, Ляля ждала, Герасим не мог ничем ответить…

Ему было бы легче, если б она отказалась от него! Пусть демонстративно, пусть обидно бы; пусть. Он бы видел, что она с другим; избегал бы встреч…

И еще работа, это каждодневное переплетение с работой! То же. Он бы знал, что расчеты остановились, нашел бы подходящего человека, замену ей… Ситуация была бы определенной!

Ляля ждала.

Все, что требовалось просчитать на машине для модели, оказывалось готово на следующее утро; так же — и с моделью Яконура; Герасим не мог сделать Лялю менее необходимой для себя…

Или пусть бы она его не любила совсем! Ждала бы, готова была принять его снова, но — не любила. Тогда, может, он и смог бы вернуться… Смог быть с ней. Был бы честный союз… А так — ко всему, что его останавливало, прибавлялось и это: он должен был взять на себя обман, ведь он не любил ее, не любил совсем, и знал это совершенно точно…

Мог бы вернуться?

В самом деле, вернулся бы?

Вправду, это — на роду ему написано?

…Да, у него могла быть женщина прекрасная собою, умница, искренняя, заботящаяся о нем; и к тому же всегда будешь знать, чего ждать от жены; преданная ему, можно довериться ее поддержке в любой трудной ситуации.

Но и только. Этого так много; но и только это! Забота о нем, преданность, тревога за него; помощь во всякой трудной ситуации; любой мужик позавидует такой организованности, воле, деловитости; его память, его советчик, его записная книжка, его партнер, с которым можно отрепетировать сложный разговор, встречу, тактику; счетная машина; дом как продолжение службы; все регламентировано — что говорить, когда рожать… Вот и вся последовательность: от заботы — до ЭВМ… И — без любви! А он знал уже, что эта штука существует… И — без ощущения счастья! А ведь ему уже хотелось его…

Впрочем, разве не таковы многие семьи? Он знал это…

Все зависело от точки зрения, следовательно, — только от него.

Наплевать и забыть?

Не забудешь…

«Человек, которого я люблю… — говорила ему Ольга. — Сначала он давал сбить себя с толку, не мог отказаться от пустых игр, от чужой ему суеты, любил временами изобразить себя этаким современным деловым человеком, самым энергичным на свете… Я боялась его такого, а ему казалось, что это он и есть и что в этом смысл его жизни, будто такой он может стать счастливым…»