Яконур

Старик раскрыл портфель, порылся в нем, извлек пачку перфокарт.

— Вот, например! Извольте! Антон Палыч: «Где многочисленная интеллигенция, там неизбежно существует общественное мнение, которое создает нравственный контроль и предъявляет всякому этические требования, уклониться от которых уже нельзя безнаказанно никому»… Для вас специально вез. А вот из другой оперы: «В каждом обществе от интеллигенции ждут, что она объяснит происходящее и обеспечит некоторое руководство людьми. Но как много художников, писателей и философов нашей эпохи поглощены другими проблемами…» Э, ладно. Хватит с вас…

Старик захлопнул портфель.

— Ну да, мы с вами не гегемон! Но зачем прибедняться-то? Не понимаю! С историей знакомы? В объеме средней школы, конечно. Бывала интеллигенция на последних ролях в прошлые лет сто? Так!.. А Ленин кто? Это чьи предшественники, чьи традиции, не ваши, Яков Фомич? А сейчас что, не революция — научно-техническая? И еще. Интеллигенты — это кто такие? Ну, вы вот откуда взялись? Кто ваши папа-мама?.. Ага, из деревни Деревеньки! Нахаловский! Очень хорошо. А я, извольте узнать, дворянский сын! Кроме штанов, правда, никаких поместий папе моему от дедушки не досталось. А скандалист здешний Савчук — токарь. А Элэл — из научников, потомственный. Вот собрались!.. Так кто мы, а?

Старик вздохнул и сказал другим тоном:

— Да нет, особых надежд я на вас не возлагаю… Тут нужен мужик помощнее… Вам, с вашей мягкотелостью, всегда может что-нибудь взбрести в голову. Дрогнете в ответственный момент. Осерчаете, где не надо, или, наоборот, расслабитесь… Известное дело!

Старик стал смотреть в окно. Ехали молча. Потом Старик заговорил снова; говорил тихо, как сам с собой:

— Нет, не могу я этого принять… Откуда что взялось! Вот эта пассивность… Их призвание — только мыслить. А действуют пусть другие! И ведь убеждены во всем этом. И обосновали. И чем? Они, видите ли, преданы более благородным целям! Хитрецы. На самом деле — просто так удобнее. Спокойней… Лентяи! Из-за какого-нибудь вшивого эксперимента сутками не вылезают из лаборатории, а тут — пасуют… Уходят от ответственности… — Повернулся к Якову Фомичу: — Думаете, Вдовин будет поносить вас? Да он вас праведником объявит! До небес поднимет! В пример вас будет ставить — как образец служения науке! Вы ему теперь не мешаете, сидите себе тихо… Да ему только этого и надо! Он вам даже поможет… В чем? Угадайте!.. А вот я вам скажу. Прикрыть ваше малодушие, трусость вашу — преданностью возвышенным идеалам познания и прочими фиговыми листочками! И вы это из его рук примете, и проглотите, и еще спасибо ему скажете! Он же вас выручит, Яков Фомич, выручит!..

* * *

— Видишь? — спросил Герасим.

Наталья кивнула.

— Правда, похоже на волшебный замок?

Даже косички присмирели, так Наталья была заворожена осциллографом.

— Герасим, а потрогать можно?

— Можно.

Повела пальчиком по экрану. Вздохнула:

— Как у принцессы…

Потребовала:

— Дай бумагу и карандаши, я нарисую!

Герасим усадил ее к лабораторному столу.

Наталья взялась за работу…

Пришла Ляля.

— Мамочка, я вот где!

— Вижу.

— Мамочка, посмотри, что я нарисовала!

— Хорошо. Сейчас. Подожди…

Держа одну руку за спиной, Ляля подошла к Герасиму; вдруг разулыбалась — не вытерпела; достала из-за спины и протянула Герасиму оттиск.

Взял, раскрыл. Название, сто раз обсужденное; две фамилии…

— Герасим, первая у нас с тобой совместная работа! Ты не рад?

Знал, что бы должен сказать; да не получалось. Попробовал пошутить:

— Говорят, это даже больше чем брак…

Кажется, глупость; во всяком случае, некстати!

— Ты совсем не рад…

Увидел, как изменилось ее лицо; досадовал на себя.

— А я была такая счастливая…

Слезы в голосе. Что делать?

Наталья:

— Я вам сказку расскажу!

Как она это чувствует?..

— Мама, слушай! Герасим, слушай! Жила курочка Ряба… Вот…

— Что с тобой, Герасим?

— Мама, слушай! Герасим, слушай! Я же сказку рассказываю. Жила курочка Ряба…

— Герасим, что с тобой?

Слезы в глазах…

— Герасим, опять что-то с тобой случилось!

Наталья:

— Потом сказку расскажу.

Слезла со стула, подбежала.

Ляля:

— Герасим, что произошло?

Старался не отводить глаза.

— Я же вижу…

Наталья потянула его за руку: увела в угол; заставила наклониться к ней. Зашептала:

— Герасим, ты так не делай, когда у мамы хорошее настроение. Ты будь такой, когда у нее все равно плохое настроение. А то у нее было хорошее, а теперь опять плохое. Ты сейчас поговори с ней про другое что-нибудь. Она и забудет, и опять у нее станет хорошее настроение.

Ляля стояла спиной к ним, у окна, скрестив руки на груди; смотрела в окно.

Подошел, положил руку ей на плечо… Не шелохнется. Но что сказать…

— Как прошел совет?

Ляля не двинулась, но Герасим ощутил возникший в ней внутренний ток.

Знал ее…

— Очень интересно прошел. Вдовин, видимо, понимает, что до модели уже совсем недалеко. Вдруг — представь — разговор о необходимости консультаций, форсирования, да не следует ли вернуться к прежним планам, у Назарова сильные специалисты… И о Сане, разумеется… Ты сам виноват!

Ляля обернулась, не разнимая скрещенных на груди рук. Говорила уже вполне обычно.