Яхта «Ада»

Жаль. Я очень надеялся, что «колхозники» стоят в затоне и в этом году. В этом году они уже ко мне подплывали – на видавшей виды казанке с маленьким, но чудовищно мощным японским мотором. По неписаному закону реки мы не знали друг друга. Не спрашивали друг у друга имен, а если случайно слышали, то немедленно забывали. Так было всегда. И всегда они предлагали к продаже одно и тоже. Да и взамен просили одно и тоже. С вариантами, правда. Было время, когда главной валютой считалась водка, потом водка и сигареты, но сейчас за икру просят только деньги. Хоть сколько. Сколько не жалко. Денег, конечно, всегда не жалко, но икру я просто не ем. Тем более, не промытую, не соленую. Тем более, зачерпнутую грязной рукой из ведра и с условием «в вашу посуду». Но, особенно, если дохлые осетры плывут перед твоими глазами весь день, а которые уже не плывут, то лежат через каждые тридцать метров на берегу и набиты кишащими в них опарышами. «Будь человеком!» взмолились в этом году они. «Купи хоть гранату!» Купил гранату.

Граната оставалась зажатой в руке аж вплоть до болота, пальцы просто не собирались ее отпускать. На запястье и сгибе локтя остро выбились жилы, рука занемела и ходила в плече как вертлюг с прикрепленным к нему костяным крюком.

Еще там, еще ночью, не отойдя далеко от погреба, я пытался избавиться от ручной артиллерии: зажимал свою правую руку между колен и ребром левой бил по выпирающим жилам. Порою локоть податливо разгибался, только в жилах опять возникал электрический ток, и тот скрючивал руку обратно. Поначалу боль была нестерпимой и лишала всяческого соображения, но потом, по мере того, как в руке нарушалось нормальное кровообращение и ткани онемевали, я понял, что от судьбы, видимо, не уйти. Единственный путь спасения мне виделся тогда лишь один, вот сюда, к «колхозникам». Но сейчас, я уже понимал, это тоже не путь…

А иначе, наверное, не могло быть. Все стало ясно еще час назад, у болота. Не перейдя болото, невозможно было дойти до затона. Но невозможно было и перейти болото. А еще невозможнее перейти его с ношей, которую ты несешь лишь на левом плече и поддерживаешь лишь левой рукой. Потому что в чертовой правой оставалась зажатой граната и рука не желала с ней расставаться.

Это все бык.

Хотя сначала не бык. Сначала был падальщик, степной орел-падальщик. Он так низко пролетел над травой, что, казалось, обдал зловонным запахом крыл. Потом я увидел его сидящим на вершине сухой акации.

Падальщик показался мне очень дурным знамением, но плохие предчувствия не сбылись. Поначалу даже напротив. Ноша так жестоко растряслась у меня плече, что положенная на землю впервые зашевелилась. По телу ее прошла небольшая судорога, сквозь разбитые губы потянулась липкая слюнка. Луна забралась уже высоко, и, поддавшись ее обману, огромные белые кувшинки на черном стекле воды начинали зачарованно распускаться.

Да. Тропические озера. Здесь были самые тропики и самое средоточие всех тайн острова. Здесь клевали самые крупные красноперки, лини, здесь водились самые крупные черепахи, и здесь я не видел еще ни одной змеи менее метра длиной. Все здесь было гигантское. Трава вырастала в два человеческих роста, дудки соперничали с деревьями. Рай для высших растений, и болото, наверное, тоже рай. Длинной тухлой кишкой этот рай продолжался до Озера Бегущей Лягушки, а оттуда, через цепочку озер, доходил аж до Чистого озера с бьющими под берегом родниками…

Очень хотелось пить.

Вскоре луна превратилась в тонкую прозрачную льдинку, но и та не стала задерживаться на небе – даже в виде легкого хвостика от высоких перистых облаков; начинало светать, и теперь даже легкий намек на прохладу переставал быть.

Забыв, про стиснутую в руке гранату (благо, что забыв), я поднял так и не очнувшийся груз и пошел вдоль болота, когда страшный зловонный запах (будто принесен на крыльях орла) неожиданно залепил все ноздри. Запах шел от поляны, где трава казалась пониже. Лежащая на боку и раздутая до размеров квасной автобочки корова показалась через какой-то десяток шагов. Голоногий, с общипанной шеей и лысоголовый падальщик по-прежнему сидел на вершине сухой акации.

Я отступил назад.

Сзади кто-то шумно вздохнул и уперся мне в спину чем-то невыносимо твердым. Этот бычий рог, уткнувший в мою спину, а точнее, я сам, попятившийся и налетевший на бычий рог, но точнее все-таки рог – оказался отправной точкой совершенно безумного марш-броска, который, через некую сумму прямолинейных и кривоколенных перемещений и последний рывок напрямую через трясину, вынес нас в конечном итоге к Халтуринскому затону.

Бык был также началом длинной цепи умственных заключений, завершившейся смелой догадкой, что в девственный биоценоз острова вторглось что-то чужое, но чему я был благодарен. Иначе бы, вероятно, давно вернулся в тот всемирный кругооборот вещества, от которого так самонадеянно обособился сорок лет назад.