Яйца раздора

— А я про кошек ничего такого не говорил, — обиделся сосед. — Чего не было, того не было. Никаких кошек не было. А собака была. Я в нее когда палкой-то попал, она как завоет, как завоет и как побежит... Ну точно — собака.

Бесполезность нашего визита была очевидной. Ничего путного мы не узнали, а только еще больше заморочили себе головы ходячими собаками и бродячими пугалами.

Мы поблагодарили хозяйку за чай, выразили радость от нашего знакомства и отправились восвояси, правда, уже не через забор, а общепринятым путем — через калитку.

Кит увязался за нами проводить и дошел до самого дома. На прощание он спросил, надолго ли мы приехали в Большие холмы и какие у нас планы на вечер. Лялька тут же забыла все свои обиды и выразила полную готовность провести вечер с симпатичным соседом, а я сказала, что до вечера еще дожить надо. Я тогда еще сама не знала, до чего была близка к истине.

Дома нас с нетерпением поджидали тетка Марта и дед Фира. Они уже по третьему разу подогревали чайник и разогревали вареники.

— Ну где вы ходите так долго? — набросился на нас с порога Фира. — Что там этот «ботаник», скандалил что ли?

— Ботаник? — не поняла я.

— Ну Прокофий этот. Он в школе ботанику преподает.

— Вот как? — я уселась за стол и придвинула к себе поданные Мартой Теодосовной вареники. Все уже давно позавтракали, одна я до сих пор моталась голодной.

Вереники были изумительные, ничуть не хуже, чем у тети Вики — творог домашний, вкусный, тесто нежное, а сметана!..

«Эх, хорошо на Украине жить, — подумала я, — вареники, галушки, пампушки... Одна беда — все это хоть и чрезвычайно вкусно, но на самом деле просто смерть для талии».

Я посмотрела на Ляльку. Та всегда очень строго относилась к своей фигуре и ни за что не позволяла себе ничего лишнего. Но сегодня она без зазрения совести наворачивала уже вторую или даже третью за утро порцию вареников. Ну раз так, решила я, поглядев на подругу, будем считать, что иногда можно себе позволить и что-нибудь вредное. И попросила добавки.

— Ну так что, Прокофий-то? — снова спросил Фира. — Как он там?

— Плохо, — трагическим голосом произнесла я. — В милицию на тебя собирается жалобу подавать за нанесение увечий.

Я налила себе еще кофе и потянулась за сахарницей.

— Как в милицию? — насторожился Фира и тоже схватился за сахарницу. — При чем здесь милиция? Подумаешь, водой из ковшика окатил. Да я и не попал в него вовсе. А если огрызком назвал, так это, извините, не матерное выражение, а даже по его специальности — из ботаники.

Фира занервничал. Он вцепился в сахарницу мертвой хваткой и никак ее не отпускал. Я подергала-подергала ее в свою сторону и нарочито вежливо произнесла:

— Яков Ефимович, не соблаговолите ли вы передать мне сахар.

— Чево? — не понял Фира.

— Сахар, — рявкнула я.

Фира отцепился от сахарницы.

— Глаз ты ему подбил, — сообщила я, помешивая ложечкой кофе. — Сильно. Возможны осложнения со зрением.

Фира выронил чайную ложку, которую вертел в руках.

— Как глаз? — ахнул он. — Какой глаз?

— Кажется, левый, — невозмутимо ответила Лялька. — Синячище вот такой!

Она указательным пальцем нарисовала в воздухе окружность.

— Матка боска, — запричитал Фира. В волнительных ситуациях он вспоминал про свои польские корни. — Не трогал я его! Честное слово, не трогал! Вот те крест! — Фира широко по-христиански перекрестился.

— А синяк откуда? — поинтересовалась Лялька. — Не сам же он его себе поставил. Вчера после ужина он ушел от нас двуглазым. А сегодня что мы видим? Покалечил ты его, уважаемый, и за это придется отвечать.

Лялька совершенно открыто подшучивала над стариком, но тому было совсем не до смеха.

Фира вскочил со своего места и нервно забегал вокруг стола.

— Ну допустим, — заголосил он, — допустим, вечером он был двуглазым. Но не всю же ночь он был у нас на глазах. И откуда мы знаем, что он делал в период времени после ужина и до рассвета. Может, он еще под чьими-нибудь окнами серенады пел, и ему там как следует наподдавали. Кто это знает? Ночь-то длинная.

Тетке Марте такие речи очень даже не понравились. Что значит, пел серенады под другими окнами? Обидно даже. Разве можно променять ее на кого-то еще? Она поджала губы и, прихватив со стола грязные тарелки, удалилась на кухню.

Я покрутила у виска указательным пальцем.

— Думай, что болтаешь-то, — прошептала я, глядя на Фиру. — Какой женщине понравится, что она не единственная, а какая-то одна из многих?

Фира, приостановив на время свой бег, схватил со стола мою чашку и залпом допил мой, между прочим, кофе.

— Чево? — не понял он.

— Чево-чево, — передразнила я старика. — Ляль, объясни ему, — а сама пошла на кухню.

Там тетка Марта уже возилась с овощами — очевидно, начинала готовить обед. Ну точно, как наша тетя Вика — вечно у плиты, вечно с кастрюлями.

— Марта Теодосовна, — подошла я ближе, — давайте я вам помогу. Вы что собираетесь готовить?

Тетка Марта повернула ко мне свое милое в веснушках лицо, на котором уже и следа не было от былой обиды.