Яд Борджиа

– Нет, не то, но я назначил Реджинальда Лебофора комендантом Фаэнцы за его храбрость, а вашему святейшеству известно, что герцогиня Феррарская по некоторым причинам не должна оставаться в том месте, где повелевает он. И… я вынужден позволить себе смелость просить вас, чтобы вы заставили ее поторопиться с отъездом во избежание дурной молвы, вредной для всех нас.

– Вина! Мне нездоровится! Но это – правда, Цезарь, мы слышали о том. Набеги Вителли пугают Лукрецию. Однако при ней теперь супруг, который придаст ей мужества, – ответил папа с заметным содроганием.

Это было не без удовольствия замечено Цезарем, и он воскликнул:

– Ну, тогда наполним кубки и дружески чокнемся между собой! Я нашел в Урбино запасы превосходного вина и хочу угостить им сегодня на радостях знатоков. Скажите мессиру Антонио, чтобы он прислал мне алые бутылки вместе с персиками, собранными мною собственноручно в садах Лукреции.

В эту минуту из тесной толпы придворных выступил Мигуэлото, опустился перед папою на колена и, по-видимому, ждал, чтобы ему позволили заговорить.

– Что с тобой? – спросил его Цезарь. – На тебе лица нет. Чем ты так напуган?

– Ваша светлость, – ответил каталонец, – монах, бежавший из замка Святого Ангела и уже давно мутивший народ, крестит теперь, вопреки моему запрещению, еврейку на площади Святого Петра, да еще держит возмутительные речи к уличной черни. Еврейка помешана, и ее родные утверждают, что доминиканец старается только присвоить себе ее наследство. Это берутся доказать богатейшие и самые почтенные из ее соплеменников.

– Ступайте, передайте еврейку ее близким и схватите монаха именем его святейшества! – повелительным тоном распорядился Цезарь. – Эти народные волнения становятся опасными.

– Нет, монах и новообращенная должны предстать перед нами! – внезапно вспылив, воскликнул папа. – Евреи должны быть выслушаны, и мы сами рассудим, в здравом ли уме та женщина, или такая же помешанная, как некоторые люди среди нас, разгуливающие на свободе.

– К чему все это, если нам известно, что дело идет о той самой сумасшедшей девушке, которая вела странные разговоры против нас в день юбилея? – с беспокойством возразил Цезарь.

– Так должно быть, или мы посмотрим, кто властелин в Риме, – ответил папа более строгим тоном и, тяжело вздыхая, оглянулся на Реджинальда, после чего прибавил: – Рыцарь, мы можем вполне положиться на вас. Возьмите с собой наших швейцарцев, которых мы отдаем под вашу команду.

– Может произойти внезапное волнение, а у нас, в Риме, не найдется достаточно военных сил для отпора мятежникам, – сказал Цезарь, – в особенности если еврейка будет схвачена с целью передать ее родственникам.

– Пусть этот рыцарь предотвратит насилие, – возразил папа со вздохом.

Цезарь истолковал это в благоприятном смысле, тем более что посол из Фаэнцы ответил на этот испытующий взор низким поклоном и устремил свое внимание на смотрителя погреба, появившегося с вином в красных бутылках. Реджинальд немедленно удалился, а Цезарь так зорко следил за смотрителем погреба, откупоривавшим вино, что Мигуэлото напрасно ожидал условного знака с его стороны. Лишь заметив, что кубки, предназначенные для него и папы, были наполнены из бутылок со свинцовыми, а все остальные из бутылок с серебряными головками, Цезарь, подняв взор, произнес:

– Теперь у нас лихие времена, и мы должны быть готовы ко всему худшему! Окружи виноградник моими телохранителями, Мигуэлото, чтобы чернь не последовала сюда за своим коноводом, прорицателем. Отвори ворота в замке Святого Ангела и вели своим солдатам выстроиться, чтобы мы могли доставить его святейшество в безопасное место в случае возникновения беспорядков.

Волнение Александра явно усиливалось, но, будучи уверен, что его приказ поспешат исполнить и монах с еврейкой сейчас предстанет перед ними, он развеселился. Рассыпаясь в похвалах, он вторично заявил о своем намерении возвести Цезаря в королевский сан и предложил присутствующим выпить за здоровье короля Романьи.

Между тем Мигуэлото явился со свирепыми и хорошо вооруженными солдатами Борджиа, после того как Реджинальд отправился исполнять данное ему поручение. Тут Цезарь впервые высказал свою благодарность, хотя пожаловался со смехом, что ему самому нельзя отведать превосходный напиток. Когда же все собрание поднялось и каждый из вновь произведенных кардиналов взял в руки наполненный кубок, ожидая знака со стороны папы, чтобы поднести его к губам, лицо Цезаря просияло страшной радостью.

Зато на лице папы виднелось совсем иное выражение. Его нервная руна дрогнула, когда он поднял кубок, и после минутного колебания он поставил его на стол, стал шарить у себя за пазухой, а затем сказал молодому епископу Караффа:

– Ступайте во дворец и принесите мне мой ковчежец. Впрочем, нет, нет, я забыл, что отдал его сам в залог нашей защиты одному человеку!

Однако епископ успел уже удалиться, чтобы исполнить полученное поручение.

Папа осмотрелся с некоторым смущением вокруг, поспешно схватил кубок и осушил его, не произнеся никакого тоста.