Яблоко раздора

Но все же, с аргументом по разделке якоря в домашних условиях Кира вынуждена была согласиться. Петро, вооружившись пилами, зубилом кувалдой, натирая мозоли, тщетно принялся разделать обросший ракушками, пропахший солью и водорослями, упрямый металл. Ночью просыпался от душераздирающих криков и плача. Это благоверная в очередной раз, натыкаясь на якорь, получала ссадины и синяки на нежном теле.

– Петро, краще бы ты шматок парусины взяв, або висло, чем цей бисов якорь, – стонала она, размазывая на щеках слезы с тушью.

– Ну, ты и даешь, совсем баба спятила! – возмутился он, протирая сонные глаза. – Я ведь не на паруснике «Херсонес» рыбачил, а на СРТМ. Очнишь, вспомни, в каком веке мы живем?

– В сумном, и нэ жывымо, а выживаемо, – хмуро заметила она. Неизвестно, сколь долго бы Кряч пытался расчленить непокорный якорь, но однажды ночью послышался страшный грохот. Петра и Киру, словно катапультой, сорвало с постели. Перед их изумленными глазами в комнате вместо якоря зиял провал, над которым вился столб пыли. Через три минуты в дверям появился анемичный пенсионер Ерофей Кляузин с желчной усмешкой на перекошенном запыленном лице.

– Ну, Петрусь, держись у меня! Я с тебя, обормота, теперь не слезу, – заявил старикан, резво стукнув каблуком о порог. – Мало того, что днями и ночами гремел, как в паровозном депо, житья не давал, так еще якорь бросил. Восполнишь мне и моральный, и материальный ущерб. Поди, много валюты с промысла привез вот и поделишься с нищим ветераном.

Мореман, понурив голову, с горечью осознал, что теперь якорного металла не хватит, чтобы рассчитаться: «Слава тебе, Господи, что он ветерану на голову не свалился. Однако занудный дед, жалобы во все инстанции строчит, как из пулемета Максим. Не зря у него фамилия Кляузин. Задолбает своей писаниной».

ХИТРЕЦ

Супружеская чета – Наталка и Грицько Деренбай – жили, как кошка с собакой. И причиной тому было пристрастие «чоловика» к «зеленому змию». Сама «жiнка» и виновата. Будучи уроженкой одного из хуторов, что в Житомирщине – родине цукровых бурьякiв, а значит, и самогона, Наталка в далекую пору медового месяца поделилась с пылким Грицько упрощенной технологией самогоноварения. При наличии браги с помощью двух кастрюль и миски (не буду в деталях раскрывать секрет), водрузив эту конструкцию на газовую плиту, она изготовляла «виски», то бишь самогон – первак двойной перегонки. Хлопоча возле плиты и снимая пробу, супруга весело напевала: «Самогонэ, самогонэ, хто же його зараз не гонэ и в селах, и в мiстах…» Ни одно из застолий не обходилось без этого «лекарства от простуды».

Апофеозом этой народной терапии был ритуал особо почитаемый Наталкой. Дойдя до кондиции и окинув тщедушного супруга посоловевшим взглядом карих глаз, она властно приказывала:

– Танцюй, Грицю, гопака, докы нэ маняла тоби бока!

И Деренбай в расчете на премиальную стопку-другую первака, заплетавшимися ногами выделывал замысловатые, толи пируэты, толи кренделя и менуэты.

– Ох, Грицю, Грицю, якый жах!? – всплескивала пухлыми ладонями хохлунья. – Тоби як тому танцюристу, мабуть, щос заважае.

– А что ты от меня хочешь, я же не балеро, не Махмуд Эсенбаев, чтобы исполнять экзотические танцы народов мира.

– Вчись, Грицю, вчись, не ганьбуй неньку-Украину, – наставляла она. – Будешь у мэнэ кроковяк, або фокстрот танцюваты

Для красочности, колорита ритуального танца Наталка пожертвовала из своих сокровенных запасов четыре метра атласной ткани малинового цвета чоловику на шаровары, в каждой галявине которых могло поместиться по два мешка бульбы или по паре копченных окороков. Такие роскошные шаровары могли бы вызвать зависть у всех вместе взятых украинских гетманов и легенды казацства Тараса Бульбы. Однажды супруга, будучи в творческом экстазе, возжелала, чтобы Деренбай наголо до блеска обрил свою грушевидную голову, сохранив лишь длинный чуб на темени, дабы быть похожим на справжнього казака из Запорожской Сечи. Грицько наотрез отказался от этой экзекуции, даже слезу горючую обронил ей на голые колени и бабье сердце дрогнуло и сжалилось.

В последние пять лет после того, как жена связалась с какой-то сектой баптистов или нудистов, бабу словно сглазили и подменили – перешла на соки, молоко и минералку. О самогоне, водке, вине и пиве даже слышать не желала и Грицьку строго-настрого запретила принимать для «сугрева». Все бы отдал Деренбай (кроме любимого напитка), чтобы вернуть то время, когда они жили душа в душу, по вечерам, а то и в полдень дегустируя «дюже крепкий напiй»