Яблоко от яблони

Фрагмент дневника

Передал Герману привет от Леонида Зорина, тот долго и нежно говорил о нем при нашей встрече в Москве. А Герман даже не хмыкнул, только подивился слегка: «Неужто жив еще?» Герман вспомнил, как драматург Зорин бился с режиссерами за каждое слово и был упрям, неуступчив, кричал (сам Герман, понятно, тих и ласков). Потом вспомнил о Товстоногове, применительно к Зорину: «Гога предал его и себя, лучший свой спектакль закрыл после первого показа. Там вся интеллигенция собралась, и партийная верхушка, конечно, тоже, во главе с Толстиковым. Но предстояли большие гастроли в Англию, и Гога решил не рисковать – „Дион“ был очень злободневной и мощной постановкой».

– Но, Алексей Юрьевич, тогда бы его Толстиков сожрал!

– Не сожрал бы. Добро на спектакль дала Москва, а Толстиков был не идиот.

И прозвучала история, где наконец всем сестрам перепало. Даже Толстиков засиял сомнительным благородством:

– В ресторане гостиницы «Москва» Толстиков обедал со свитой. Я случайно зашел, пригласили к столу. Там еще был один режиссер, но букашка. И тут появляется в нервном напряжении ректор «кулька»5 Зазерский и с мольбой в голосе к Толстикову: «Василий Сергеевич, неужели революция была такой кровавой?!!» На что я тут же: «А как же? Зазерский, ты историк, и этого не знаешь. Вот, например, в первый день красного террора в Петрограде расстреляли шестьсот человек – из них триста женщин». Зазерский сник. А Толстиков поднял рюмку: «Ну что, Зазерский? Герман тебе все объяснил? Молодец, Лёша, – знаешь, как мы буржуев кололи». И тут еще другой режиссер захотел что-то сказать, но Толстиков его потушил в секунду: «А ты молчи, не всем быть Германами…»

Я слушал с неприятием и жалостью. Какая несчастная память: Товстоногов – предатель, Зорин – вздорный, Мандельштам – Сталина прославлял, Пастернак – предал Мандельштама и т. д. и т. п.

Рассказал маме об этом разговоре.

– Лёша, он вырос в доме, где говорилось о том, чего мальчику совсем нельзя было знать, – это ранило его душу. В детстве он видел слишком много подлости от людей, нравственнее которых не было.

На моем лбу клеймо болит и раздражает кожу. Господи, только не начать жалеть себя! Не обозлиться, улыбаться.

Не жаловаться – терпеть.

Не удивляться – ждать.

Ночью я написал сценарий, на случай, если Герман вдруг снова предложит снять пробу.

Преодоление холода

Они каждый раз приезжали сюда, каждый год в конце осени. И ничего здесь не менялось – те же рыбацкие сараи, собранные из бог знает чего и бог знает чем набитые, лодки, накрытые у кого брезентом, у кого черным толем. Всегда в этот день было пасмурно, и они успевали продрогнуть, пока доберутся с того берега на ржавом понтоне. Над каналом гулял ветер, и с Ладоги дул ветер, и два эти ветра никак не могли поладить, чтобы дуть в одну какую-нибудь сторону.

Всегда заедал замок, и с ним приходилось подолгу возиться, хоть он и был плотно завернут в промасленную тряпку и сверху укутан полиэтиленовым мешком. Он попросту замерзал, приходилось брать щепку, которая на этот случай всегда была припасена, разжигать ее с третьей или седьмой спички и греть рыжее железо замка, прикрывая огонек от ветра шершавой большой ладонью. Только когда железо согревалось, замок позволял ключу провернуться в скважине.

Внизу у двери, как правило, скапливался плотный слой прелых листьев вперемешку с землей, и их долго приходилось отгребать ногой, прежде чем открыть дверь. А руки дрожали, и синело от холода лицо, и слезились от ветра глаза – но это было привычно. Внутри каморки в углу торчала печка-буржуйка, в ней с прошлого года был аккуратно сложен костер – только плесни горючки и запали. И сразу нужно выйти из сараюшки, чтобы дым ушел за тобой и растворился, унесся ладожским ветром. Через пролив на острове темнела старая крепость, и на качающейся глади торчали поплавки рыбацких лодок.

Но он почти не видел этих лодок, слезились воспаленные глаза, да и не смотрел он на них, а просто пинал вороха листвы у настежь открытой двери, сплевывал, поглядев на торчащий из крыши обрубок трубы – задымила, – и возвращался в свою времянку к печке-буржуйке.