Яблоко от яблони

И впрямь душила досада. Нас пригласили в Питер играть сложнейший спектакль по Бродскому, из-за каких-то нестыковок пришлось выйти в ночь на установку света, и вот уже полтора часа мы сидим за дверью, потому что режиссер не нашел другого места для раздачи замечаний артистам, – паноптикум! Мы закончили в шесть утра, чтобы вновь прийти днем на технический прогон. А Бродский – моноспектакль, сложный, полифоничный, и актрисе Ирине Евдокимовой еще предстояло час с небольшим непонятно на каком ресурсе его играть. Администрация даже бумажку на дверь не повесила, что у них идет наш спектакль. За полчаса до начала мы мучительно бегали по коридорам в поисках гримерки, не нашли, пришлось ютиться в реквизиторской среди кучи хлама на грязной лавке. Зачем все это? До нас никому не было дела. Весь день в башке крутилась фраза: «Не ведают, что творят». Я прежде думал, что это обвинение, мол: злые граждане Иерусалима не понимают, как плохо себя ведут, пригвоздив к кресту ни в чем не повинного человека. Но речь все же шла не об этом – не обвинение было содержанием Его вопля: «Прости их…» Они попросту не знали, скажу словами Ахматовой, «что ныне лежит на весах и что совершается ныне», – и судить их бесполезно, да и незачем, в конце концов, слепота – это болезнь, сердечная недостаточность – тем более.

И вот когда запела труба, все стихли и у многих в зале на глаза навернулись слезы, я понял, зачем все это:

– Дорогие зрители! Мы с вами находимся на улице Некрасова, на высоте примерно тринадцати метров над уровнем моря, Балтийского – в Петербурге очень просто определить высоту над уровнем моря. На малой сцене Театра кукол мы играли вам спектакль, который два года назад впервые сыграли в кукольном театре «Леле» в Литве, – это бывший театр Вильнюсского гетто, он работал в годы войны и геноцида. В Вильнюсе есть мемориальная доска, посвященная Бродскому, – он там часто бывал. Премьеру я предварил строками из «Литовского ноктюрна», посвященного Томасу Венцлове:

Здравствуй, Томас. То – мой
призрак, бросивший тело в гостинице где-то
за морями, гребя
против северных туч, поспешает домой,
вырываясь из Нового Света,
и тревожит тебя.

И вот сегодня мы снова на сцене кукольного театра, в родном городе Иосифа Александровича, в моем родном городе, в странной точке, равноудаленной от улицы Пестеля, где родился наш автор, от дома-музея Ахматовой, где теперь в постоянной экспозиции американский кабинет Бродского. Туда время от времени захаживает рыжий кот. Ахматова как-то сравнила Бродского с рыжим котом, сам поэт шутил, что если существует реинкарнация, то он непременно превратится в кота. Когда его хоронили в Италии, во время траурной церемонии на кладбище внезапно появился рыжий кот.

Сегодня в Италии на Римском кинофестивале состоялась премьера фильма Алексея Германа. Ее долго ждали, последние десять лет меня часто спрашивали: «Когда же, когда?» – в этом году особенно часто. Я имел некоторое отношение к этой картине, потому и спрашивали, и, конечно, я хотел быть на премьере.

Но да простит меня Алексей Юрьевич, дата премьеры совпала с другим важным событием: сегодня в Москве празднуют восьмидесятилетний юбилей замечательного поэта Александра Тимофеевского – это мой близкий друг, говорю с гордостью. Однажды он пришел к нам на спектакль по Бродскому, посмотрел и сказал, что помолодел на сорок лет. Это заявление сделало нас фактически ровесниками, которые с нежной дружеской иронией говорят друг другу «Вы». И день рождения его, а тем более юбилей – невероятно радостное событие, потому что Александр Павлович, помимо больших и настоящих вещей, когда-то написал песенку крокодила Гены «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам», без которой с тех пор ни один день рождения в стране не обходится. В этой песенке и про кино написано, про то, что волшебники по праздникам показывают его бесплатно.

В Риме меня, наверное, тоже ждал бы бесплатный билет.

Но я сказал Герману: «Простите, Алексей Юрьевич, к вам на премьеру я не попадаю». А потом и Александру Павловичу пришлось сказать «простите», потому что именно в этот день нам предложили здесь сыграть Бродского.

Тимофеевский в детстве жил неподалеку от Бродского, они, вероятно, не раз встречались на перекрестке Пестеля и Литейного. И с Германом, возможно, тоже – он жил у Марсова поля, а потом учился в институте на Моховой – все близко.

И вот сейчас, когда Толя Сахаров так прекрасно сыграл на трубе, я понял, зачем мы здесь собрались: давайте подарим наши аплодисменты Александру Павловичу, у которого сегодня «только раз в году», и Алексею Юрьевичу Герману, у которого сегодня премьера, долгожданная – в центре мира, в Риме, – наконец-то!

Аплодисментов я не слышал, только руки, руки, прекрасные лица и благодарные глаза вставших зрителей. В ушах звенели, отдавая легкой грустью, финальные строки «Римских элегий» Бродского: