«Я» значит «Ястреб»

Больше ничего. Мэйбл опять встрепенулась и принялась чистить кроющие перья. Бегущие лани, бегущий заяц – это то, что осталось нам в наследство от времен торговли с другими народами, вторжений иноземцев, развития земледелия, охоты и людских поселений. Говорят, зайцев завезли к нам еще римляне. А уж ланей-то точно они. Стаи золотистых фазанов прибыли из Малой Азии. Ныне обитающие здесь куропатки родом из Франции, а те, что попадаются мне сейчас на глаза, уже выведены в инкубаторах с принудительной вентиляцией в охотничьих хозяйствах. Белка на каштане? Из Северной Америки. Кролики? Завезены в Средние века. Эти прибывшие из дальних стран источники шерсти, мяса, меха, пуха и перьев вступили тем не менее во владение нашими землями.

Мы вновь тронулись с места и на этот раз идем к дому. Но теперь в воздухе так сильно пахнет скорым дождем, что кролики не отходят от норок и, завидев ястреба, тут же юркают в них. Когда Мэйбл в очередной раз чуть не хватает кролика, шмыгнувшего в норку среди камней и стеблей шиповника, я отзываю ее и кормлю. Птица устала. На голове и на малюсеньких перышках вокруг глаз блестят капельки воды. Мы возвращаемся к машине. Я тоже устала и рада попавшимся навстречу людям. Мы раньше встречались. Это чета пенсионеров из маминого городка. Выгуливают на длинном поводке терьера с белой мордой. Закутавшись в шарфы и застегнув на все кнопки куртки, они немного сутулятся от холода и сырости. Я вижу их здесь довольно часто. И мне эти встречи всегда приятны, хотя я не знаю их имен, как и они не знают моего. Впрочем, им известно, что мою птицу зовут Мэйбл. Машу им рукой, они останавливаются и тоже машут в ответ.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Здравствуйте. Как ваш ястреб? – спрашивают они.

– В полном порядке, – радостно отвечаю я. – Только устала. Очень много летала. Сегодня так красиво! Я видела ланей! – рассказываю я, обрадовавшись слушателям. – Большое стадо темной масти. Внизу в долине.

– Здорово, – говорит мужчина. – Удивительно красивые. Редкий окрас. Мы их встречаем довольно часто.

Он улыбается. Нам нравится рассуждать о местах, которых никто, кроме нас, не знает. Его жена кивает и говорит:

– Они такие прекрасные! Однажды мы их посчитали.

– Обычно их голов двадцать пять – тридцать, – сообщает мужчина.

– Сегодня ровно тридцать, – говорю я.

– Просто загляденье.

Соглашаюсь. Ветер усиливается, и женщина плотнее укутывается в шарф.

Мужчина кивает. Куртка у него на плечах становится темной от дождя.

– Стадо ланей, – улыбается он, а потом, невесть с чего внезапно посерьезнев, добавляет: – Они наша последняя надежда, правда?

– Надежда на что?

– Разве не здорово, – говорит он, – что лани еще сохранились? Они часть старой Англии. Уцелели, несмотря на всех этих иммигрантов.

Не знаю, что ответить. Его слова повисли в воздухе, и воцарилось неловкое молчание. Ветер треплет листья орешника. Я раскланиваюсь. Мне так грустно, что хочется плакать, и мы с Мэйбл бредем домой под дождем.

Чувствую себя ужасно. Наверное, нужно было что-то сказать, но я смутилась и промолчала. Шлепая по лужам, пытаюсь разорвать накрывший меня мрак. Я вспоминаю культ меловых холмов, мифы о нашем кровном родстве с далекими предками и отвратительного бронзового сокола Геринга, собиравшегося изгнать евреев из германских лесов. Я думаю о финских ястребах-тетеревятниках, прижившихся в Брекландсе, о своем деде, родившемся на Внешних Гебридских островах и говорившем до десяти лет только на гэльском языке. И о литовском строителе, которого я встретила в лесу за сбором грибов, – он удивленно спросил меня, почему в Англии никто не разбирается в съедобных и несъедобных грибах. Я думаю о запутанной истории ландшафтов и о том, как легко ее позабыть и заменить на более простую и безопасную историю.

Безопасна она только для людей. Поля, где я охочусь с Мэйбл у себя в Кембридже, обрабатываются без помощи химии и наполнены жизнью. Не то что эти. Конечно, здесь тоже встречаются крупные животные – лани, лисы и кролики. На вид здешние поля и деревья не отличаются от кембриджских, но стоит присмотреться, и ты понимаешь, что земли эти опустошены. На них растут почти исключительно культурные растения. Пчел и бабочек меньше, потому что земля обработана и полита смертельно опасными химикатами. Десять лет назад тут водились горлицы. Тридцать лет назад можно было встретить просянок и огромные стаи чибисов. Семьдесят лет назад – сорокопутов-жуланов, вертишеек и бекасов. А двести лет назад – воронов и тетеревов. Все они вымерли.