«Я» значит «Ястреб»

Уайт будет присутствовать в книге в качестве сокольника, как, впрочем, и в других своих качествах, необходимых для воспитания ястреба. Сначала он станет инквизитором Торквемадой, потом чародеем-врачом, участвующим в обрядах инициации половозрелых юнцов, – его наводящее ужас присутствие в виде «демонического бога пещеры» должно способствовать проверке их мужественности. Затем он, конечно, станет Просперо, всемогущим магом, ведущим юных ястребов через все ритуалы и испытания, ибо теперь, полагает Уайт, он знает, что такое свобода и что значит взросление. Он тот, кто с помощью магии подчиняет ястреба своей воле, и он знает, что в конце книги раскроется самая главная тайна. Ястреб должен вырваться на волю. Обязательно должен. Ибо ястребу суждено «разбить чары, исчезнуть, оставить некроманта с носом – но для того лишь, чтобы понять, что за этими чарами скрывались другие, что волшебник на самом деле был святым и ему радостно, что ястреб улетел». Уайт, растрогавшись, заканчивает абзац:

«И будет он стоять, маленький и преображенный, глядя в небеса с презренной земли, в развевающемся на ветру плаще, усыпанном мириадами звезд, с ненужной более волшебной палочкой и с белой струящейся бородой. А птица? Победа. Ненависть. Благодарность. Ни логики, ни морали. Только одна лишь магия, сотворенная и преодоленная».

Глава 28 Зимние истории

Небо у нас над головой не самое обычное – над рваными тучами холодного фронта витают полосы перисто-слоистых облаков. Мы идем по полям. Встречный ветер играет жаворонками, как шелухой. Коноплянки шныряют, точно мошкара, в живых изгородях вокруг моего старого дома или восседают на них, подобно нотам на нотном стане. Без отца мой родной дом уже не тот. Зима скоро кончится, и я снова приехала к матери. Конечно, сейчас мне уже легче, и я чаще стала бывать здесь. И все-таки каждый раз забываю, какое мне предстоит испытание.

Зимние поля оголились, пожелтели и ощетинились общипанной кроликами травой. Кое-где в ней разыскивают себе пропитание грачи. Я могу охотиться с Мэйбл в этих полях до самого их конца у заболоченной живой изгороди, которая не уступает по ширине целому перелеску и поросла свисающим, как сосульки, мхом. За этой живой изгородью терра инкогнита – чужая земля. Она, как и все неизвестное по соседству со знакомым местом, непреодолимо манит к себе, но с таким влечением надо бороться. Я стою на самой высокой точке поля, меняю Мэйбл опутенки, снимаю должик, надеваю на него вертлюг, складываю должик вдвое и убираю в карман. Подняв руку вверх, жду, пока Мэйбл осмотрится, и подбрасываю ее в налетевший порыв ветра. Мэйбл улетает к дальней живой изгороди и, потряхивая хвостом, усаживается на небольшой ясень. Я иду к ней, и мы начинаем охотиться, высматривая кроликов среди овражков и редких деревьев. Не всякий сможет продраться сквозь растущие здесь кусты бузины с поросшими лишайником ветками и сучками. Ноги запинаются о стволы упавших дубков, за одежду цепляется колючая ежевика, путь преграждает орешник, на пнях вьется плющ, который ползет к свету по стволам деревьев, сверкая в тени листьями, как чешуей. Пахнет перегноем и разложением. На каждом шагу под ногами хрустят сучки. Лесная почва кажется зыбкой и ненадежной.

Мэйбл меня поражает. До этого я охотилась с ней в основном на просторе, но она сразу уловила суть лесной охоты и насторожилась. Даже более того. Охота с ястребом-тетеревятником в лесу, где почти не видно горизонта, обнаружила тесную связь между нами. Стоит мне свистнуть, как Мэйбл, круша ветки, садится ко мне на кулак. Стоит мне тронуться с места и пропасть из вида, как она летит, разыскивая меня, словно ангел-хранитель. Подняв голову, я встречаюсь с внимательным взглядом больших и круглых ястребиных глаз. Зрачки Мэйбл расширились от возбуждения, она сгорбилась и смотрит на меня вниз, вцепившись желтыми, как карандаши, пальцами в сук засохшего ясеня. Потом Мэйбл парит над деревьями, мелькая в просветах между ветвями и распространяя по воздуху невидимые глазу флюиды.