Я все еще влюблен

– Никакому точному определению, господин прокурор, – Маркс протянул в сторону Бёллинга раскрытый кодекс, – не поддаются посягательства на деликатность и честь. Что такое честь? Что такое деликатность? Что такое посягательство на них? Это целиком зависит от индивида, с которым я имею дело, от степени его образованности, от его предрассудков, от его самомнения. Одно понимание чести было, например, у Александра Македонского или Аристотеля и совсем другое…

Дункель вжался в кресло, ожидая, что Маркс опять назовет его имя. Но тот все-таки нашел его взглядом и беспощадно закончил:

– …И совсем другое – у генерала Врангеля или у присутствующего здесь господина Дункеля.

Публика захохотала. Слабая улыбка возникла даже на лице той мумии среди присяжных, на которую обращал внимание Энгельс.

– Господин председатель! – стараясь перекрыть шум, негодующе воскликнул Бёллинг. – В своей газете подсудимый Маркс уже неоднократно поносил славное имя старого генерала Фридриха Врангеля. Он продолжает это и здесь. Из совершенно очевидных соображений личной мести за что-то он опять глумится и над господином Дункелем, человеком, который по возрасту годится ему в отцы. Это недопустимо!

– Господин прокурор, – едва Маркс открывал рот, как тотчас воцарялась тишина, – у меня нет никаких личных счетов ни с господином Дункелем, ни с генералом Врангелем. Просто у каждой революции есть свой Врангель и есть свой Дункель. Только в этом всемирно-историческом аспекте меня и интересуют названные фигуры.

– Что значит «свой Дункель»? – осторожно спросил Кремер.

– Разъяснение этого вопроса, господин председатель, увело бы нас слишком далеко. – Маркс понимал, что возиться сейчас с личностью бывшего акционера, представлять его фигурой, типичной для революции в Германии, – фигурой буржуа-предателя, хотя это действительно так, было бы неуместно. – Позвольте ограничиться разъяснением того, что такое «свой Врангель». В любой революции Врангель – это человек, который мечтает въехать на белом коне в столицу, залитую кровью восставшего народа. В прошлом году, в июне, такую мечту осуществил французский Врангель – Луи Эжен Кавеньяк, в ноябре ее удалось осуществить и нашему Врангелю, Фридриху. Будут новые революции – будут новые Врангели. Но рано или поздно великая революция будущего пресечет их древний род.

– Благодарю за разъяснение, – тоном, который можно было одновременно посчитать и серьезным, и ироническим, сказал Кремер. – Вернемся к существу дела.

– Вернемся, – охотно согласился подсудимый. – Как я уже сказал, господа присяжные заседатели, статья 222 в данном случае неприменима. Прокурор настаивает, чтобы вы при вынесении вердикта руководствовались не только этой статьей кодекса Наполеона, но и прусским законом от пятого июля тысяча восемьсот девятнадцатого года. Но этот закон имел своей целью дополнить, а вовсе не отменить статью 222. Он распространяет кары статьи 222 за оскорбления в письменной или печатной форме. Естественно, он может это сделать лишь в том случае, лишь при наличии тех условий, той обстановки, при которых статья 222 карает оскорбление словесное, устное…

Без труда можно было заметить, что все больше людей в этом зале вольно или невольно восхищались неотразимой логикой рассуждений Маркса, его спокойствием, иронией. Но сильнее всех была захвачена сидящая в третьем ряду, перед Дункелем, дама в вуали, чутко отзывавшаяся на каждый логический или эмоциональный поворот речи.

– Статья 222 предусматривает наказание за устное оскорбление чиновника лишь в том случае, если такое оскорбление наносится, во-первых, в личном присутствии чиновника, во-вторых, во время исполнения им своих служебных обязанностей. – Маркс выставил вперед правую руку и загнул на ней сперва один, потом второй палец. – Следовательно, кара за письменное или печатное оскорбление возможна при наличии тех же условий. Поэтому ни статья 222, ни закон 1819 года не могут ни под каким видом быть применимы к газетной статье, пусть даже и «наносящей оскорбление», но через продолжительное время после исполнения чиновником своих служебных обязанностей и в его отсутствие. А ведь именно так обстоит дело в данном случае: когда инкриминируемая статья была опубликована, господин Цвейфель исполнял обязанности не обер-прокурора, а депутата Национального собрания и находился в это время не в Кёльне, а в Берлине. Он не мог подвергнуться оскорблению или поношению как обер-прокурор, находящийся при исполнении своих обязанностей.

– Казуистика! – выпалил Бёллинг. – Я глубоко убежден в этом!

– Убежденность, господин прокурор, – холодно отрезал Маркс, – прекрасная вещь лишь при одном непременном условии: если она не заменяет способности рассуждать.

Зал одобрительно загудел.

– Господа! Прошу соблюдать порядок! – опять возгласил председатель.

В это время один из присяжных, назвавшийся Отто Хюбнером, купцом, спросил разрешения задать подсудимому вопрос. В виде исключения – допрос подсудимых давно закончился – председатель разрешил.