Я в степени n

Первым делом бросил пить, тяжело было, но получилось. Протрезвев, начал думать. Внутри сам собой возник очень странный и ранее никогда не приходящий мне в голову вопрос: если я Защитник, то что или кого я, собственно, защищаю? От кого – понятно, от злобных Гамбини, мечтающих победить в вечной войне. Но вот что или кого? Территорию, леса, поля, реки и горы? Да ведь они бездушны и мало чем отличаются от других лесов и полей. Березки в Канаде и России одинаковы. Может, я народ защищал? А разве Женька не народ? А парень ее – хороший, добрый, честный, а родственники его на Донбассе – не народ? И вообще, люди везде похожи, словно русские и канадские березки, сильно присматриваться нужно, чтобы различия найти… Выходит, не Защитник я, а вертухай: строил заборы, стоял на вышке, чтобы свое стадо с соседним не смешалось. Стаду, в общем, плевать с высокой колокольни, чье оно, лишь бы кормили нормально. Только хозяевам важно пометить тавром блеющую овечку – моя, никому не отдам!.. Тогда получается, что правы презираемые мною либералы, нет никаких абсолютных ценностей, и границ нет, и различий – одна безграничная свобода и рыночная экономика, чтобы жратвы на всех хватало. Я уже почти было согласился с этим, но вспомнил, что жратвы все-таки на всех не хватает, и у либералов так же всё устроено, и свои вертухаи-волкодавы у них на вышках стоят и метят бедных овечек другим, но не менее безжалостным и жгучим тавром. Вот этой самой безграничной свободой и рыночной экономикой метят. И людей они угрохали ради своих «гуманистических» идеалов не меньше, а может быть, и больше, чем наши. Овечки сбиваются в стада, потому что у них природа такая. Пропитание, наверное, в стаде добыть легче. А стадо без волкодавов вроде меня существовать не может. Почетная должность – волкодав, нужная очень, только не хочу я больше. Грустно мне от того, что все так просто, настоящая истина всегда грустна и некрасива, поэтому люди придумали ложь, и я на нее попался. Но теперь хватит! Я отдал все долги, всем стадам на свете. Я ни в чем не раскаиваюсь, кто-то должен и волкодавом работать. Им не только самые сочные куски достаются, их еще и кусают первыми. Меня так больно тяпнули, что на этом всё, пусть другие бегают, высунув язык, и скалят зубы. Поиграл в игры – и будет, поиграл, проиграл, заигрался, расплатился – свободен…

Мне стало легче. Для того чтобы помириться с миром, нужно примириться прежде всего с собой. Я тогда примирился, и мир медленно стал поворачиваться ко мне лицом. Сорок четыре года… Я потерял любовь и веру, но приобрел двух прекрасных детей. Мне было ради чего жить. Все еще возможно, за одного битого двух небитых дают, а за меня – тысячу, наверное. Я не знал точно, что мне следуют делать, но чего не делать – я знал отлично. Это было уже немало.

Из ниоткуда вдруг нарисовались мои бывшие партнеры-банкиры и предложили мне работу. Начальник службы безопасности огромного финансово-промышленного холдинга. На мой вопрос, зачем им будущий зэк, находящийся под несколькими уголовными статьями, они ответили, что консультировались на самом верху и им разрешили. Ничего еще не определилось по моему поводу, Царь окончательной команды «фас» еще не дал, более того, разные слухи ходят: может, еще и вознесут меня на самый верх снова, чем черт не шутит, мужик я толковый и на добро отвечающий добром, поэтому и берут они меня на работу.

Я не стал разочаровывать рисковых банкиров, заверил, что, конечно, на добро добром отвечу, если будет у меня такая возможность.

В жизни мужчины работа – это позвоночник, стержень, помогающий держать равновесие. На него все остальное нанизывается. Вставать в семь утра, бриться, одеваться, приезжать в офис, решать разнообразные проблемы, а потом вечером усталым возвращаться домой – оказывается, это очень много значит. Гораздо больше, чем я себе представлял. Кроме того, принадлежность к большой корпорации давала весомые преимущества, прежде всего имиджевого плана. Взяли, не побоялись – значит, не совсем еще кончен Витя Соколовский, разрешили им. Вполне вероятно, что не загнобят вчистую бывшего фаворита, «надо с ним поосторожней». Охамевшие следователи начали вести себя со мной подчеркнуто уважительно, даже закрыли с испугу пару уголовных дел. Юридический департамент корпорации сумел заморозить суд с Анькой из-за места жительства сына. Жизнь налаживалась. Пару раз я брал Славку в свой новый офис, и он пришел в полнейший восторг от моего только что отремонтированного, огромного кабинета, Женька тоже одобряла мое новое место работы. Не Контора – и слава богу, зато пить бросил. Она старалась жить как раньше, и ей это почти удавалось. Только улыбаться совсем перестала, и тихая стала очень, все молчала, молчала… Я ее не тормошил особенно, надеялся в основном на время: оно все лечит, еще улыбнется, обязательно улыбнется, иначе и быть не может…