Я в степени n

– Ну и черт с ним, подумаешь, добро… Навалом такого добра! И чего ты в нем нашла? Страшненький, судя по фотографии…

– Убили его, – еще тише произнесла дочка и снова заплакала.

Убили – это серьезно. Смерть требует к себе уважения. Правильно я догадался: не девичьи это быстрые слезы – горе настоящее.

Я взял дочку за руку и двадцать минут повторял одно и то же:

– Ну, ну, ну, ну, ну, ну…

А чего тут скажешь? Убили… Через полчаса истерики у Женьки стали прорываться первые осмысленные слова:

– Ты знаешь его… я знакомила… хороший он… любил меня… и я… очень… просила не ехать… а он… поехал… хороший, честный… родственники у него там… под Донецком… вывезти хотел… на машине… с деньгами поехал… думал прорваться… его на шоссе накрыло… снарядом… вместе с родственниками… недалеко от границы… километров двадцать всего оставалось… не успел… вчера привезли тело… в закрытом гробу хоронили… даже попрощаться не смогла…. а маму его «Скорая» с кладбища… с кладбища, с кладбища, с кладбища…

И вот тогда я до конца почувствовал, что наделал. К таким счетам на оплату я не был готов. Посадят – сяду, расстреляют – пулю приму не пикнув. Но чтобы через дочку ко мне так вернулось?.. Через любовь ее первую и парня, хорошего, честного, и мать его, которую с кладбища на «Скорой»?.. К этому я не был готов. И даже полбутылки виски, плескавшиеся во мне, не укрепляли, а, наоборот, слабым делали. И я расплакался.

От удивления Женька мгновенно затихла и крепко, как в детстве, зажмурив глаза, не желая верить происходящему, прошептала:

– Но ведь это не ты, папка, скажи мне, что это не ты…

Я очень хотел сказать, что не я. Казалось бы, чего сложного – работа в Конторе сделала меня профессиональным вруном. «Не я» – сказать, и всё, и дочка никогда ничего не узнает, будет любить меня как прежде, больше будет любить, потому что одна осталась, без хорошего честного парня. Я теперь единственный на всей земле ее хороший, честный парень, нет у нее никого ближе меня.

Казалось бы…

Но я не соврал. Я плакал чуть ли не в первый раз с похорон Славика. Я плакал от того, что догнали меня мои хитроумные комбинации и поставили ночью перед раздавленной горем любимой дочкой, и задает она мне вопрос, а неправду я ей сказать не могу.

* * *

У каждого человека есть что-то святое. Даже совсем конченые упыри и отморозки кого-то любят. Скрывают, прячут, но все равно любят. Потому что без любви и упырь оправдать себя не может. Хуже, чем к смерти, себя приговаривает – к мукам невыносимым…

Женька находилась в самом потайном и лучшем во мне месте. Внутренняя Шамбала, мифическое и благословенное небесное тридесятое царство моей души. Соврав ей, я разрушил бы это царство, а значит, и себя самого. Но сказать правду тоже было невозможно, и поэтому я завис, точнее, повис в невесомости между двумя невозможностями, и из моих глаз, освободившихся от силы тяжести, хлынули слезы.

Она догадалась, долго не хотела признавать очевидное, жмурилась, качала головой и шептала: «Нет, нет, это не ты, папка, ты не мог, ты просто выполнял приказы, не мог ты…» А потом вдруг дала мне звонкую пощечину и выбежала из комнаты.

Я полночи гонялся за ней по нашему неожиданно ставшему огромным дому. Я умолял простить меня, кричал, что изменюсь, брошу проклятую работу, любым стану, любым, каким она хочет. А Женька все время убегала от меня. Послушает полминуты, оттолкнет и бежит в очередную комнату. В гостиную, на кухню, в подвал, в спортзал, бассейн, сауну и снова в гостиную… Я знал, что мучаю ее и себя.

К утру мы стали перемещаться по дому медленнее, как зомби. Я и был зомби – умер уже, вел загробное существование. Лишь одна мысль заставляла двигаться мои мертвые руки и ноги: она должна меня простить. А у нее тоже была своя мысль, оживлявшая ее убитое двойным горем и двойной потерей тело: «не должна».

К утру она меня простила. Обессиленные, мы упали друг к другу в объятия, валялись на диване около часа, всхлипывали только и ничего не говорили. Страшной той ночью мне казалось, что я сполна оплатил свои счета. Не дай бог никому пережить такое. Прыжок с Крымского моста, смерть, проклятая белая комната и нытье моих фантомных братьев – ерунда по сравнению с той ночью. Детская забава, едва щекочущая растянутые от постоянного напряжения нервы. Любовь и кровь могут победить только любовь и кровь. У нас с ней была общая кровь, и любил я ее не меньше, чем несчастный этот парень, поехавший на Донбасс. И она меня сильно любила. Но еще раз – не дай бог кому-нибудь пережить такую ночь и такой выбор…

Мы договорились, что будем жить дальше. Оба. Вместе. Я брошу пить и уйду из Конторы, как бы ни закончились мои уголовные дела. А она сделает вид – просто сделает вид, – что это не я убил ее первую любовь.

– Никто мне не дал столько, сколько ты, папка, но никто и не взял так много, – сказала Женька под утро грустно. – Я забуду, я постараюсь забыть. Честно… Нужно жить дальше…