Я в степени n

Я шел по полю с разбросанными обломками и собирал обгоревшие паспорта. Радостные, сытые лица на фотографиях. Все расы, все цвета кожи, и улыбаются почти все. И мертвые. Провокация… Специально иностранный самолет выбрали, чтобы шуму побольше.

На опушке леса я увидел его, или ее, я ЭТО увидел… Сначала мишку плюшевого заметил, белого-белого, почему-то не обгорел он почти. Все черным-черно кругом, а он белый, вызывающе белый на черном фоне. Я пошел по направлению к светлому пятну и вскоре разглядел самолетное кресло, в нем сидел маленький черный уголек и прижимал к груди плюшевого мишку. Уголек сохранил все формы человека, только уголек при этом. Ребенок – лет десяти, не больше. Обуглился, но не выпустил из рук игрушку. Защититься пытался до последнего. На черной выгоревшей ручке блестели стеклянные камешки оплавившегося браслетика. Девочка, наверное… А может, и мальчик – как Славка. Мальчики сейчас тоже браслетики носят – пиратские там всякие. И плюшевые игрушки любят. Славка мой без любимого мягкого цуриката спать не ложится. Как Славка…

Во всем теле у меня как-то помутнело и помутилось. Я упал на колени и попытался прочесть молитву. Но не смог дочитать до конца, блеванул и заплакал… Он же такой, как Славка, а я тогда что? Кто я? Что я здесь делаю? Что я наделал?!

Меня заметили собирающие документы неподалеку товарищи, подбежали… И застрекотало вокруг, заклекотало спасительное слово «провокация». Провокация, провокация, про-во-ка-ц-и-я…

– Это провокация, – сказал один из подбежавших, – они не настоящие. Смотри вот… – Он пнул ногой уголек и вышиб из маленьких ручек плюшевого белого медвежонка. Вместе с пальчиками, высохшими в огне, вышиб. Крохотные черные полоски контрастно выделялись на искусственном мехе, пачкали его, оставляли грязные следы. Как спички сгоревшие, просто несколько сгоревших спичек…

Я смотрел и не верил в то, что вижу. Я закрывал глаза и все равно видел черные на белом спички-пальчики… Не в силах осознать и переварить реальность, я резко согнулся, и меня снова вырвало.

– Не плачь, – утешил меня все тот же сердобольный товарищ, – они не настоящие. Это куклы, смотри, как быстро ломаются, – он опять пнул обезглавленное тело в живот, и оно совсем разрушилось, на траву посыпались липкие, в какой-то темной слизи кишки. Сердобольный товарищ застыл на секунду, но тут же взял себя в руки. – И это не настоящее, – сказал он решительно, – подделка, китайская пластиковая кукла. Вот как мы с ней!.. – он расстегнул пятнистые, защитного цвета штаны и… выпустил тугую, желтую струю. Прямо туда, в центр черного месива.

Невозможно… смотреть на это было невозможно! Я вскочил и бросился на него, повалил на землю, заколотил кулаками по его удивленному лицу, закричал:

– Не настоящее?! Это не настоящее?! А ты – настоящий? А я настоящий, а мы все здесь – настоящие?!

Он не сопротивлялся, покорно сносил удары, шептал только заунывно:

– Но я же помочь хотел… я не знал, не знал… они тоже в Одессе… тоже сожгли… помочь хотел…

Нас растащили и обоим дали выпить водки. И сами выпили. И снова застрекотало знакомое слово «провокация», и опять что-то об Одессе…

Мы долго сидели на опушке, около разрушенного уголька. Последние несколько минут молча. Потом так же молча встали и отправились искать обожженные паспорта.

* * *