Я умер вчера

Мне стало немного легче. В самом деле, о чем я говорю? Какое ясновидение? Тот факт, что мать сегодня разоралась на тему Викиной неверности, просто попал в струю, а ведь если вспомнить, то она это заявляла всегда. Все годы, что я был женат на Вике, мы вынуждены были слушать ее бесконечные пассажи по этому поводу, и степень тонкости или грубости намеков варьировалась исключительно в соответствии с состоянием психического здоровья. Если мать была в ремиссии, ее высказывания были не более чем просто оскорбительны, вот как сегодня, если же наступало обострение, а длилось оно, как правило, от нескольких дней до двух-трех недель, то речь ее, адресованная Вике, становилась нецензурной и изобиловала ненормативной лексикой. А Вика мужественно все это сносила, еще и меня успокаивала, уговаривала, чтобы я не сердился на мать, потому что она больна и не ведает, что творит. Бедная девочка… Пусть она получит то, что хочет. В конце концов, она это заслужила.

На машине я доехал до ближайшего метро и зашел в вестибюль в поисках телефона-автомата, с которого можно звонить по карте. Я терпеть не могу жетонные автоматы, они вечно неисправны, глотают жетоны и не соединяют, а кроме того, через короткие промежутки времени надрывно и угрожающе пищат, требуя очередной добавки. Телефон нашелся, и я позвонил Лутову.

– Вы были в загсе? – спросил он.

– Да, все в порядке, спасибо, что подстраховали. Завтра свидетельство будет готово.

– Ну и отлично. А как ваша матушка?

– С матушкой хуже. Она все мои предложения приняла в штыки и категорически отказалась. Придется, вероятно, действовать через суд и через органы опеки, но это столько мороки!

– Александр Юрьевич, неразрешимых проблем нет, – рассмеялся в ответ Лутов. – Ваше дело в этом случае абсолютно правое. Если ваша матушка действительно страдает психзаболеванием и имеет инвалидность, то вы вправе поставить перед судом вопрос о признании ее недееспособной. Вам никогда не откажут в иске, потому что все строго по закону. Другое дело, что это и впрямь очень долго. Поэтому если вы торопитесь, я могу предложить вам помощь. Если же не торопитесь, то моя помощь вам не нужна, потому что, повторяю, основания для иска у вас законные.

– Я тороплюсь, – сказал я.

Я действительно торопился. Та жизнь, в которой я барахтался больше сорока лет, та жизнь, в которой я уже побыл мертвецом, стала для меня непереносимой. Я не мог находиться рядом с Викой, зная о том, что она мне изменяет, что она хотела меня убить, и раздражаясь от ее вида и запаха ее духов. После похода в загс мы перестали быть мужем и женой, и я не понимал, как мы теперь сможем жить в одной квартире. А больше мне жить негде. Не к матери же бежать? Мне и сегодняшнего-то хватило по самое горло. Я не мог заниматься программой на телевидении, потому что делать деньги так, как Витя Андреев, я не умел, а оттягивать на себя рекламу за счет унижения и оскорбления хороших в общем-то людей мне было противно. Я хотел уйти к Лутову как можно скорее. Он казался мне надежным кровом, под которым меня не настигнет ни одна неприятность.

– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил Лутов. – Конечно, мне вряд ли удастся помочь вам оформить все документы так же быстро, как развод.

– Я понимаю.

– Позвоните мне завтра с утра, я скажу, куда и к кому вам обратиться.

– Спасибо, – тепло поблагодарил я, – прямо не знаю, что бы я без вас делал. Умер бы, наверное.

– Ну, не преувеличивайте. Всего доброго, до завтра.

А ведь я не преувеличивал. Лутов даже не догадывался, до какой степени я был точен и близок к истине в своем высказывании.

ГЛАВА 10

Татьяна Григорьевна Образцова решения принимала легко. Разумеется, сомнения не были ей чужды, но излишние колебания она преодолевала быстро. Годы следственной работы, в течение которых ей доводилось отдавать под суд не только мелких жуликов и жалких идиотов, но и настоящих акул теневого бизнеса, сделали ее жесткой и резкой. Она, в отличие от той же Насти Каменской, мало чего боялась в этой жизни. Поэтому если проблема была, как она выражалась, не витальной и неправильное решение ничьей жизни не угрожало, она сомневалась недолго.