Я стану Алиеной

— Точно. И все отказались с ним знаться, и остался он один-одинешенек…

— А жених с невестой?

— А про них дальше не говорится. Полагаю, у них все было хорошо, поскольку про счастливую семейную жизнь песен не складывают.

— А ведь правда не складывают. Я, во всяком случае, ни одной не слыхал.

— Да ты, по-моему, вообще песен не слыхал. Ты же только музыку слушаешь, сам сказал.

— Нет, в Тримейне… — Он смолк, не зная, стоит ли продолжать.

— Что в Тримейне?

— Когда я там учился, мы часто пели… разные песни.

— Например?

— Только я рассказывать песни не умею. Там и рассказывать нечего… — Он запел тихонько, отбивая ритм костяшками пальцев по столу:

Крест, который я ношу,
Не из серебра и злата.
Участь наша не богата.
Я о многом не прошу. 

Крест, который я ношу,
Не железный и не медный.
Не такой я, братцы, бедный,
На углах не голошу. 

Крест, который я ношу,
Против прочих тяжелее.
И могильный крест милее,
Но к нему я не спешу. 

Крест, который я ношу,
От которого и сгину.
Жизнь моя!
С тобою скину
Крест, который я ношу.

Селия слушала внимательно, но, когда он кончил, потянулась и произнесла:

— И все ты врешь, вовсе это не схолары пели, это ты сам придумал.

Вошел хозяин, отряхиваясь, как собака, с дождя, сообщил в пространство: «Уговорил, скотина!» — и прошествовал в кухню. И это было последнее явление за день.

Вечером, успев отдохнуть, Оливер, когда Селия вновь расположилась у порога, попытался проявить запоздалое рыцарство и заявил, что все, мол, нынче его очередь спать на полу, а ее на кровати.

Ответ был категоричен:

— Что? Так хоть мимо меня никто не проскочит, а тебя оставлять сторожить нельзя. Я же видела, как ты дрыхнешь, — у тебя над ухом в сковородку бить можно…

Вопреки ее суждениям, уснул он не сразу. Этот день — он знал — был каким-то странно, неуместно счастливым в череде других, окружавших его. Но завтра — и это он тоже знал — все изменится. Опять изменится.

В первую очередь назавтра прекратился дождь, и решено было выезжать. Хозяин, правда, кричал, что дорога раскисла, и, коли себя не жалко, лошадей бы пожалели, уговаривал остаться, заманивал свежими кровяными колбасками.

Но они не остались. Запаслись некоторым количеством еды на дорогу, для себя и для «полководцев», которым сутки отдыха и сытная кормежка явно пошли на пользу. И вскоре после рассвета выехали.

— Теперь куда? — спросил Оливер, когда они покинули Файт.

Ответ он мог бы и угадать.

— На север, конечно.

Двигались они медленно, особенно после того, как свернули с дороги на боковую тропу, ведущую, как предположил Оливер, к Бастиону.

Земля была размыта дождем, и лошадиные копыта ступали по ней со смачным чавканьем. С утра держался небольшой туман, но ближе к полудню он развеялся, и стало ясно, даже солнечно, как будто запасы влаги небеса на ближайшее время истощили. Тропа шла через редколесье, где преобладал орешник. Несколько раз Оливер замечал, как с ветки на ветку перепархивают белки. Говорят, что опытный охотник попадает белке в глаз, чтобы шкурку не попортить… Вот ведь паскудство — такой маленькой зверюшке и стрелой в мозг, попробовал бы медведю… Ладно. В любом случае они не охотники, и даже если со временем им придется охотиться, так не на белок же.

Его мысли обратились к Селии, которая ехала впереди. Судьба в очередной раз посмеялась, совершив поворот. Они снова были там же, откуда их сбила неделю назад близость сражения, — ехали в пустынной местности, неизвестно куда и только вдвоем. До этого мгновения непосредственная опасность и окружающие люди, ради которых надо было носить маску, не дозволяли выпускать чувства из узды, предаваться самокопанию. Сейчас же, когда явная угроза исчезла, проклятая слабость, обнаружив брешь, наползала снова, и это было мучительно. Он ни в коем случае не должен доводить себя до такого… как в долине… нет, и даже вспоминать об этом! Путь до Бастиона недолог, кругом опять люди… а там видно будет… Мелькнула даже мыслишка: «А вот теперь, когда никто за нами не гонится, следовало бы нам расстаться…» — и прекрасно знал, что не сумеет уйти, хотя она, возможно, была бы этому рада.