Я спас СССР! Том IV

— Аспирин? — усмехнулся доктор — Нет, здесь уже нужен курс сильных антибиотиков, без этого не выкарабкаешься. А для начала давай-ка, мы укольчик амидопирина сделаем, чтобы сбить твою температуру.

Амидопирин? Это тот, который пирамидон? Помню такое лекарство. Очень популярное было до 80-х годов, и жаропонижающее и противовоспалительное. В армии нам его кололи при простуде, бронхитах и даже при солнечных ожогах. Что на юге было совсем не редкостью среди новобранцев.

— Как вас зовут? — я попробовал сесть на шконке, но усатый придавил меня рукой обратно.

— Андрей Николаевич

— А я Алексей. Русин

— Знаю — покивал доктор, простукивая мою грудь пальцами — Был сигнал, что к нам заехал поэт очередной

— А что еще были?

— Вообще не положено на такие темы говорить — Андрей Николаевич нахмурился, сурово посмотрел на меня

Неужели все-таки приняли Синявского с Даниэлем? Не утерпели?

— А на какие темы положено? — я опять закашлялся

— Стихи у тебя хорошие. Да и «Город не должен умереть» отлично получился — взгляд доктора подобрел — Всем управлением зачитывались. Эх… вспомнили боевую молодость

Я присмотрелся к усатому повнимательнее. Вроде не старый, крепкий еще. Но полтинник точно есть, значит успел повоевать.

— Андрей Николаевич! — шепотом взмолился я — Объясните толком, что происходит! Я же не преступник… Хватают прямо у трапа самолета, молчком тащат на Лубянку, и сразу без объяснений в камеру…

— Вообще, не положено нам разговаривать с подследственными — тяжело вздохнул доктор и тоже перешел на шепот — Дали команду освободить целый продол под новых арестованных. Скоро начнется внеочередной Пленум, видимо будут аресты.

— Хрущев уже снят?

— Говорят, что снят. Вроде бы он в Кремлевке лежит с инфарктом. Слышал еще, что в Москву военными бортами начали прилетать члены ЦК.

Я вытер рукой испарину со лба, закрыл глаза. Если военные самолеты — это Малиновский. А раз министр обороны в деле, значит в игру вступила армия. Тут рыпаться бесполезно. Бронетехники в аэропорту и по дороге в Москву я вроде бы не увидел, но ввести войска в столицу — это минутное дело. Значит, спасти уже ничего нельзя. Ложись и помирай, Русин — закончились твои приключения. Историю изменить нельзя. А если и можно — то только к худшему. Алкоголик Малиновский у руля самой большой страны мира?

Я снова закашлялся, потом устало отвернулся к стене. Иди оно все к черту! Хаос победил. В очередной раз. Разрушать всегда легче, чем строить.

— Эй, Русин — доктор потормошил меня за плечо — Ты же боевой хлопец! Не смей сдаваться, борись за свою жизнь. У нас на войне еще и не такое случалось.

— Так, то на войне. Там понятно было, где свои, где враги. И когда на границе служил, сомнений не было. А здесь…

Наш разговор прервал нарастающий шум в коридоре. Видимо прибыла моя «карета»…

*****

Утром просыпаюсь от того, что кто-то безжалостно трясет меня за плечо

— Больной, подъем!

Первые секунды даже не могу понять, где я нахожусь. Кругом все белое, в воздухе витает запах лекарств, глаза слепит безжалостный свет люминесцентных ламп. Первое, что приходит на ум — Викин рабочий кабинет. Но здесь к знакомым «медицинским» запахам примешивается еще что-то казенное. Дальше у окна, забранного решеткой, стоит еще одна кровать. Пустая. За окном, кстати, еще темно, значит сейчас никак не позже семи утра.

На женщине, которая меня разбудила, белый халат, шапочка и маска, скрывающая пол лица. Судя по голосу медсестре лет сорок. В уголках ее карих глаз лучиками расходятся морщинки, но взгляд холодный и голос равнодушный, как у робота.

— Температуру меряем — мне под мышку пихают градусник

Движения скупые, вымеренные, профессиональные. Медсестра закатывает из коридора медицинскую тележку на колесиках, гремит крышкой металлического бокса для стерилизованных инструментов. Достает оттуда стеклянный шприц и набирает в него лекарство, ловко отломав кончик от большой ампулы. Все эти медицинские звуки и запахи действуют на меня умиротворяющее, я снова прикрываю глаза. Но меня безжалостно выдергивают из дремоты:

— Не спим, больной. Отдаем градусник, переворачиваемся на живот.

— Что колоть то будете?

— Пенициллин.

Возвращая градусник, успеваю заметить, что серебристая ртуть остановилась на отметке 37,5. Ну, это еще по-божески, ночью по ощущениям она почти до 40 добралась. А вообще ночные события я помню как-то выборочно. Смутно припоминаю, как укладывали меня на каталку, потом везли по бесконечным коридорам, гремя ключами и дверьми. Кто-то помог мне перебраться на кровать, застеленную сероватым бельем и переодеться в фланелевую пижаму. Тело попеременно, то сковывало холодом, то обдавало жаром. Губы помню, страшно пересохли, а горло словно обмотали колючей проволокой. Меня заставили что-то выпить, кажется, это был горячий чай, затем вкатили лошадиную дозу амидопирина — потом веки мои словно свинцом налились, и я провалился в сон. Последняя моя связанная мысль была — все-таки есть какая-то насмешка судьбы в том, что Хрущев недавно велел вновь эту тюрьму открыть. Будто для меня ее специально готовил…