Я спас СССР. Том II

Отодвигаюсь от стола вместе со стулом, давая себе оперативный простор, подхватываю гитару, перебираю струны, настраиваясь на серьезный лад. Зал замирает в ожидании. Даже Евтушенко перестает улыбаться, словно чувствует остроту момента. Раздаются первые аккорды, и по залу разносится мой негромкий голос:

– Здесь птицы не поют…
Деревья не растут…
И только мы к плечу плечо
Врастаем в землю тут.

Первые строки Булата Окуджавы я пою тихо, немного задумчиво, с небольшими паузами. И так же, как у Нины Ургант в фильме «Белорусский вокзал», мой голос постепенно крепнет и набирает силу с каждой новой строкой:

– Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех –  мы за ценой не постоим.

Но затем я чуть убираю градус патетики, пою более душевно. У актрисы «Белорусского вокзала» песня под конец быстро набирает мощь – это уже практически военный марш. Но мне сейчас марш не нужен, оставим его до лучших времен и… до встречи с Пахмутовой. Я же пою песню без надрыва, как пел ее сам Окуджава. В памяти всплывает, что двое из этих космонавтов воевали, и я нахожу глазами в зале Константина Феоктистова и Павла Беляева. И я обращаюсь прямо к ним:

– От Курска и Орла
Война нас довела
До самых вражеских ворот.
Такие, брат, дела…

Смущенно отвожу глаза, видя, как нервно дернул щекой Феоктистов, как плотно сжал рот. Да… в той войне он был разведчиком, чудом выжил. Снова добавляю в голос задумчивой душевности и снова смотрю ему прямо в глаза, заставляя и всех остальных в зале обернуться к двум фронтовикам:

– Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим.
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех –  мы за ценой не постоим.
Одна на всех –  мы за ценой не постоим!

Торжественным аккордом звучат завершающие строки:

– Нас ждет огонь смертельный,
И все ж бессилен он.
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Десятый наш десантный батальон.
Десятый наш десантный батальон!

Несколько секунд в зале стоит оглушающая тишина. Как будто все вдруг здесь перестали дышать. Потом от двери доносится чей-то сдавленный женский всхлип – и он, словно спусковой крючок, взрывает застывшую в зале тишину. Все взволнованно вскакивают с мест, хлопают, что-то кричат мне, обнимают, сдавливая в крепких мужских объятьях… А я растерянно нахожу взглядом пожилую официантку, плачущую на пороге банкетного зала. Она улыбается мне сквозь слезы, вытирает глаза передником и тихо исчезает в сумраке коридора. Нужны ли еще какие-то слова признания после этого…

Очнулся от того, что меня трясет за плечо взволнованный Евтушенко:

– Леша, какого черта ты скрывал от всех такие таланты, тебе выступать нужно на большой сцене! Осенью у нас возобновятся поэтические вечера в Политехе, ты должен, слышишь, обязательно должен там выступить – народ просто обалдеет, когда услышит эту песню! Согласен?!

Евтушенко оттесняют прочь, я лишь успеваю заторможенно кивнуть ему. Да я сейчас на все согласен, о чем меня ни спроси. Эта песня словно вычерпала из меня все силы до дна, я столько души в нее вложил, что совершенно опустошен. Украдкой смотрю на часы – пора закругляться, мне еще сегодня ночью на вокзал, Вику встречать. Какая только злая зараза придумала такое позднее прибытие поездов?!

Скомканно прощаюсь, объясняю ситуацию с любимой девушкой, клятвенно заверяю всех, что осенью обязательно еще приеду сюда. Напоминаю, что рад буду увидеть космонавтов на заседании нашего клуба «Метеорит».

– А меня?! – возмущается пробившийся опять через толпу Евтушенко.

– Тебя в первую очередь, Жень! Без тебя никак.

– Ловлю на слове. Надо проверить – вдруг у вас там полный клуб таких самородков?!

Обмениваемся телефонами, на прощание крепко жмем друг другу руки. Юра, который до этого о чем-то напряженно разговаривал с каким-то генералом, вызывается проводить меня до машины. Свежий ночной воздух врывается в легкие и остужает мою бедную голову, быстро приводит растрепанные мысли, нервы и чувства в относительный порядок. Только сейчас я замечаю, что Гагарин чем-то расстроен:

– Что-то случилось?

– Не обращай внимания… Все было ожидаемо и предсказуемо. – На мой недоуменный взгляд нехотя поясняет: – Сейчас узнал, что мой очередной рапорт с просьбой о допуске к полетам снова завернули.

– А… может, это и правильно, ты же теперь космонавт?