– Наверное, вы правы, Никита Сергеевич.
– Вот и я так думаю. Тебя мы решили пока поберечь и не бросать на амбразуру. Ты просто аккуратно введи товарищей в курс дела, расскажи им, что произошло, но…! – Хрущев делает многозначительную паузу – Без лишних подробностей. И лично проследи, чтобы митинг нормально прошел. Вмешивайся только в самом крайнем случае. А потом, как и договаривались – сразу езжай в редакцию Правды.
– Задание понял, разрешите выполнять?
– Выполняй, герой! Потом отчитаешься.
Ну, а дальше завертелось, понеслось… Не успел я рассказать начальнику Первого отдела об утренних событиях и дать ему прочесть заготовленную речь, как примчался фельдъегерь из Кремля. Потом мы перешли к обсуждению кандидатуры для чтения Обращения к Пленуму и к нам присоединился парторг завода. Я, конечно, не утерпел и вторым выступающим предложил своего отца – уж больно удобный случай, грех не воспользоваться.
– А ты откуда его знаешь, Алексей?
– Недавно интервью брал у Дениса Андреевича про ЗИЛ 170.
– Понятно…
– Только не знаю, вышел ли он из отпуска – они с семьей вроде на юг собирались.
– Сейчас узнаем.
Через десять минут в кабинет Александра Ивановича входит отец – загоревший и на удивление аккуратно подстриженный – видимо маме все-таки удалось затащить в парикмахерскую перед поездкой на юг. Мы тепло здороваемся, я ввожу его в курс дела и излагаю ему свое предложение.
– Не испугаетесь, Денис Андреевич?
– Алексей, я в девятнадцать роту в атаку поднимать не боялся, а уж тут точно не дрогну!
– Вы фронтовик? – невинно интересуюсь я
– Довелось немного повоевать, уже в самом конце войны. Кенигсберг брал
– Это хорошо, тогда вам легко будет понять подоплеку нынешних событий.
Дальше я кратко рассказываю отцу о причинах отстранения Семичастного от должности, о злополучном списке 22-х, и о том, как он якобы собирался потом переложить всю вину на ничего не подозревающего Хрущева.
– Вот гад… мы-то с мужиками думали, что врут вражьи голоса, а оно оказывается и правда.
Я скромно молчу, предоставляя ему самому додумывать причины мести Семичастного. Воображение у моего отца богатое, мне ли этого не знать! Потом продолжаю излагать официальную точку зрения на сегодняшние события. Отец возмущенно качает головой
– Ни перед чем не останавливаются, подлецы! Это надо же такое придумать: взорвать самолет с кучей невинных людей, лишь бы самим у власти остаться?! Ну, ничего святого у людей! И еще смеют себя коммунистами назвать.
Нужный настрой создан, отец кипит праведным гневом, даю ему ознакомиться с обращением к Пленуму. Отец читает, одобрительно цокает языком.
– Все правильно, как коммунист и честный человек, подпишусь под каждым словом. И рабочие наши подпишутся, можете не сомневаться!
Я поворачиваюсь к Александру Ивановичу:
– А как вообще сейчас настроения среди рабочих? Слышал, были проблемы с продовольствием…
– В Москве ситуация терпимая – качает головой начальник Первого отдела – Не сравнить с регионами. А потом у нас ведь рабочим талоны на муку сразу выдавать начали, и с хлебом особых перебоев не было.
Ну, да… Это в Новочеркасске люди дошли до точки и забастовали, а на ЗИЛе народу есть что терять. Хорошие зарплаты, ведомственное жилье для рабочих вовсю строится, и со снабжением порядок – талоны первыми получают. Многие из них вообще в столицу попали по лимиту. Дадут пинка под зад – куда потом денешься? В деревню назад поедешь? Так что побухтеть в курилке рабочие еще могут, но в открытую выступить – нет! Да и власть из Новочеркасска правильные выводы сделала – на крупных предприятиях все держит под строгим контролем.
Мои размышления прерывает прибытие съемочной группы с Шаболовки. Мы переглядываемся с Александром Ивановичем – пора!
Глава 4
Какое ни стоит на свете время
под флагами крестов, полос и звезд,
поэты — удивительное племя -
суют ему репейники под хвост.
С ЗИЛа мы с Димоном вырвались ближе к восьми. Не знаю, как он, а я здорово перенервничал, и до конца не верил, что все пройдет гладко. Наверное, сказывался мой богатый жизненный опыт и скепсис, приобретенный с годами, это ведь только в юности все кажется легким и простым. Но митинг на удивление удался – то ли люди пока еще не так испорчены и не разучились сопереживать, то ли их и правда до такой степени возмутила наглость заговорщиков.