Я шагаю по Москве

Не читай во время еды — вредно, — сказала Колькина сестра, поставив на стол кипящий чайник.

Колька сидел за столом в одних трусах, ел, уткнув­шись в газету. Он даже не поднял глаз. Тогда сестра выхватила у него газету и ушла в другую комнату.

Урок английского языка, записанный на пластинку, гремел над переулком. Колька зевнул и встал.

Эй! — он высунулся в окно, — Сними пластинку!

Парень вышел из кафе. Он не понимал, чего от него хочет Колька.

Пластинку сними!

Парень кивнул головой, понял, значит. Пошел, снял.

Мне спать надо — мешает! — крикнул Колька. — Ты что, потише не можешь пустить.

Если тихо, до меня не доходит. Отвлекаюсь, — объяснил парень.

А ты не отвлекайся! — сказал Колька и за­метил ...

...Володю, идущего обратно по переулку с чемоданом в руке.

Здорово, давно не виделись! — почему-то обрадо­вался Колька. — Чего так скоро?

Никого дома нет. Они, оказывается, в другой го­род переехали.

Володя остановился:

Можно мне у тебя до вечера чемодан оставить? Неохота таскаться.

Давай, — сказал Колька и отошел от окна.

За квасом уже выстроилась длиннющая очередь с би­донами в руках.

Есть будешь? — спрашивала Колькина мать сто­ящего посреди комнаты Володю.

Спасибо. Я уже... У вас иголки с ниткой не най­дется? — Володя вспомнил о порванных брюках.

Катя! — позвала Колькина мать. — Дай иголку с нитками. — И вышла.

Кому тут иголка понадобилась? — выглянула из соседней комнаты Колькина сестра.

Мне, — сказал Володя. — Здравствуйте.

Познакомься, моя сестра, — сказал Колька. — Двенадцать сантиметров и мастер спорта.

Что? — не понял Володя.

Если бы она на двенадцать сантиметров подросла, перепрыгнул через нее и — мастер спорта. А так только первый разряд.

Идиот, — сказала Катя. — Ну, приведешь Ванеч­ку из детского сада — зашью брюки твоему приятелю.

— Ладно, — согласился Колька.

Давайте, — сказала Катя Володе, — зашью, так и быть.

Володя стоял в нерешительности.

Давай быстрей, а то я на работу опаздываю.

Снимай, — сказал Колька. — Снимай, раз предла­гают.

Я не смотрю, — Катя закрыла дверь.

Володя снял штаны и протянул их за дверь. Он стоял посреди комнаты в трусах.

Садись, — сказала вошедшая Колькина мать. — Чего стоишь?

Володя сел у стеночки.

Нельзя быть таким эгоистом, — сказала Колькина мать, — Если договорились мыть посуду но очереди, то выполняй без разговоров.

А я что, отказываюсь? — сказал Колька. — Я просто устал.

Мы все работаем, — сказала мать.

Человек всю ночь не спал, а его еще пилят. Мо­жет быть, чаю выпьешь? — спросил он у Володи.

Нет, спасибо, — Володя снова отказался. — Хо­тите, я посуду вымою? — неожиданно предложил он.

Этого еще не хватало! — возмутилась мать. — Вот видишь! — сказала она Кольке.

Ты надолго приехал? — спросил Володю Колька.

Нет, сегодня уезжаю.

Значит, так, — сказала Колькина мать, — вы­моешь посуду, приведешь Ваню из сада, ну и, если ба­бушка чего попросит, сбегаешь — она себя плохо чув­ствует.

Ладно, — согласился Колька. — Ты иди, а то опоздаешь.

Ну, я пошла.

До свидания. — Володя приподнялся со стула.

Как мне отсюда в Третьяковку добраться? — спро­сил его из дверей Володя.

Четвертым троллейбусом, — сказал Колька. — Иди сюда, — позвал он Володю. — Вон в том доме, — Колька показал Володе маленький, утопающий в зелени особнячок, — когда-то жил Пушкин.

А теперь кто?

Теперь родственники. Правнук, например. За «Торпедо» края играет.

Колька свистнул, и в окне особнячка тотчас показа­лась кудлатая голова заспанного парня.

Чего? — спросил правнук.

Как нога? Что говорят? — спросил Колька.

Мениск подозревают. — Правнук зевнул и скрыл­ся в окне.

Квартира Кольки была старая, высокие окна, высо­кие потолки. На стене висели фотографии и рисунки с гипса. Рисунки не баловали разнообразием сюжетов: на них был изображен один и тот же гипсовый лепесток. А сам оригинал стоял в углу на тумбочке рядом с под­рамником.

Твой? — спросил Володя.

Угу. — Колька убирал со стола посуду.

Меня можешь нарисовать?

Нет, — сказал Колька.

Только лист, значит.

Его на экзаменах рисуют.

Где?

В Строительном.

Володя остановился у старой, наклеенной на твердый картон фотографии.Пять ребят и одна девочка помладше смотрели прямо перед собой, серьезно, неулыбчиво.

— Здравствуй, сынок. Володя оглянулся.

Рядом с ним стояла бабушка Кольки, маленькая, се­дые волосыгладко причесаны.

Здравствуйте. Это ваши дети? — спросил Володя.

Мои, — сказала бабушка. — Это — Надя .

Она водила пальцем по фотографии, голос у нее был ласковый, спокойный.

Миша — Коленькин папа. А это Алеша, Сеня, Ваня, Витя... Их всех на войне поубивали... А я вот живу...

Ну, что ты, бабушка, — сказал Колька.

Много ребят было, — продолжала бабушка. — Сошью рубашку — первым Сенечка носит, потом Ваня, потом Леша, потом Витя, а последним Миша донашивал, а он ничего, не обижался: у него нога зато всегда боль­шая. Ему сапоги сразу после Сенечки доставались, — ба­бушка улыбнулась.

Колька встал и высунулся в окно.

Эй! — крикнул он парню в кафе. — Выключи музыку! Или ты уже по-русски не понимаешь?

Парень перестал натирать пол и послушно выключил проигрыватель.