Я - Русский офицер!

Валерий тихо подошел к матери, и, опустившись на колени, обнял её за плечи. Он прижал её голову к своей груди, и глубоко вздохнув, поцеловал мать в щеку. Спазмы сжали его горло словно тисками. В ту минуту Валерка молчал, боясь своим голосом спугнуть оставшиеся последние мгновения их жизни.

Глухие удары тяжелых сапог в дверь, в унисон слились с ударами их испуганных сердец.

— Открывай, сука, — вновь послышался голос, и дверь загудела под натиском разъяренных НКВДешников.

Ничего не говоря, Валеркина мать приподнялась с пола и с каким-то отрешенным и смиренным видом, открыла стальную задвижку. Дверь с грохотом распахнулась, чуть не расплющив Валерку о стену.

— Краснова, ты? — спросил мордатый офицер с красным от водки лицом.

В ту секунду от него дурно пахло луком и перегаром деревенской сивухи, которую, судя по всему, он пил незадолго до ареста Светланы.

— Да! — ответила Краснова.

— Почему так долго не открывали? Что, прятали улики!? Шифровки в печи жгли?

— Мы спали, нужно было одеться, — сказала мать уже более спокойным и ровным голосом.

— Панфилов, глянь на кухню, может, они какие вещдоки палили в печке? Эти суки контрики на все способны!

— Есть, товарищ капитан, — сказал молодой чекист и, оттолкнув Краснову, скрипя своей кожанкой, вошел на кухню, заглядывая во все углы, не исключая и помойное ведро.

Капитан, схватив Светлану за предплечье, сопроводил ее и Валерку в комнату. Наугад нащупав рукой выключатель, он включил свет и толкнул мать и сына в комнату.

— Ну, шо, господа шпиёны, будем собирать вещички? — спросил капитан, ерничая над их горем. — Вот мандат на ваш арест.

Выдвинув стул, он уселся на него задом наперед, облокотившись на спинку. НКВДешник достал папиросы и, дунув в гильзу, прикурил от немецкой бензиновой зажигалки. В тот миг Валерка вспомнил эту зажигалку, которую совсем недавно подарил его отцу один из немецких летчиков, приезжавший на завод.

— Так, господа шпиёны, собирайте вещички! Два комплекта нижнего теплого белья, ложка, миска, кружка. Можно нескоропортящиеся продукты. Можно одеяло, — говорил НКВДешник словно по-заученному, дымя папиросой.

Из кухни в комнату вошел лейтенант. Он с треском откусил наливное яблоко, которое взял там без спросу с кухонного стола и, чавкая, прожевав, сказал:

— Семеныч, нет там ни хрена никаких документов! Печь еще не топлена! Все чисто.

— А откуда им там взяться, дурень! У них два месяца назад уже был обыск. Ты че, летеха, вообще ничего не всекаешь? Ничего, обвыкнешься, салабон! — сказал старший.

— А, а, а, понял, — ответил лейтенант, и вновь откусив яблоко, уселся на диван, закинув ногу на ногу.

— Че стоишь? Собирай, сучка, свои манатки, — зло сказал НКВДешник и, доев яблоко, небрежно бросил огрызок на пол.

В груди Валерки в тот миг словно разорвалась противотанковая граната. Ему необычайно захотелось влепить этому холеному чекисту ногой прямо в его наглое лицо. Хотелось отделать его так, чтобы он ползал по полу на карачках, и языком слизывал ту грязь, которую они принесли с собой. С чувством невиданной ненависти, он крепко сжал зубы так, что бугры мышц зашевелились на его скулах. Ничего не говоря, Валерка нагнулся и, подняв злосчастный огрызок, с силой сжал его в кулаке.

— Давай, давай щенок! Чистота залог здоровья, — сказал лейтенант с какой-то странной ненавистью к обитателям этого дома, будто в тот миг перед ним были не граждане страны советов, а заклятые враги и предатели.

— Ты, Панфилов, особо не зарывайся! Дай даме собраться! Чай дорога ей сегодня дальняя в казенный дом. Пусть вещички соберет, как полагается, а то накатает жалобу Фатееву, будут нам и премиальные, и прочие льготы…

Видя, с каким пренебрежением чекисты обращаются к матери, Валерка еще сильнее сжал в руке поднятый огрызок так, что раздавил его, и даже мякоть просочилась сквозь пальцы.

— О, о, о, Семеныч, глянь на этого! Сейчас в драку бросится! Прыщ плюгавый…

— Угомонись, Панфилов, не трогай мальца, ведь она же ему мать, — сказал старший. — Пепельница хоть в этом доме есть? — спросил он, обращаясь к Валерке.

Краснов-младший вышел на кухню и принес отцовскую пепельницу, сделанную солдатами из латунной гильзы артиллерийского снаряда. На ней искусно была выгравирована дарственная надпись, да портрет военного летчика, который улыбался на фоне какого-то неизвестного ему самолета.

— Занятная вещица, — сказал капитан, с любопытством рассматривая тяжелую, латунную гильзу. — Батьке, что ли подарили?

— Да! — сухо ответил Валерка, видя, как мать складывает свои вещи в небольшой узелок.

В тот миг его словно осенило. Он вспомнил о револьвере «Сент-Этьен», который был спрятан им в подвале по просьбе отца. Сейчас это была единственная возможность поквитаться с чекистами и спасти мать.

Мысль, словно шило, кольнула его в мозг, и в груди загорелось желание всадить в этих страшных людей весь револьверный барабан. Он, как сын, знал, что его родители ни в чем не виновны. Они были святыми, но по чьей-то чужой воле, по чьему-то ложному навету стали заложниками этого времени.