Я - Русский офицер!

Валерка чокнулся с ним мензурками и одним махом выпил водку, не закусывая. За время пребывания на фронте он привык к ней. Только водка снимала напряжение, и только она была тем бальзамом, который умиротворял душу в минуты скорби по погибшим.

— Знаешь, Гриша, я хочу сказать тост! Налей-ка мне еще! — сказал Валерка, протягивая под водку медицинскую посуду.

Твердохлеб налил ему и тут же во всеуслышанье громко сказал:

— Тихо, авиация будет тост говорить!

Валерка слегка приподнялся на подушке, еще больше натянув гири, привязанные к ногам. Кожаный ремень, держащий его под подмышками, натянулся и врезался в грудь, от чего дышать стало труднее.

В наступившей в палате тишине, он сказал:

— Я хочу выпить за тех, кто не увидел этой победы! Чьи кости сейчас лежат на дне окопа или где-то по лесам. Я знаю, что придет время, и после Победы, мы вернемся на места боев и предадим земле тех, кто не дожил до этого самого счастливого дня! За погибших!

Валерка выпил водку и, закрыв глаза, улетел в своих воспоминаниях снова на фронт.

От сказанного Красновым тоста у всех в один момент перекрыло дыхание. В тот миг каждый вспомнил своих боевых друзей и подруг, не вернувшихся из боевого задания…

* * *

Февраль подходил к концу. Дни уже стали намного длиннее, как и Валеркин позвоночник. И вот пришел тот день, когда профессор Кожевников, присев на край больничной койки, сказал:

— Как самочувствие, ас? Ну что, милейший, будем бандаж снимать или как?

— Я, товарищ профессор, уже две недели назад был готов. Скажу честно, надоело до глубины души!

— Вот и ладненько! Сегодня уже пойдешь своими ножками, — сказал он и снял с ног Краснова непосильную тяжесть.

В тот миг, когда они освободились от груза, Валерка почувствовал, как его тело вновь сократилось, словно отпущенная резинка. Странное чувство какой-то слабости прошло от пяток до самых лопаток. Краснов пошевелил пальцами на ногах и доверчиво взглянул на профессора, как бы спрашивая.

— Что, милейший, лежим? Пора бы и подняться. Пройдись по палате туда, сюда, попробуй согнуться! Но сегодня, старший лейтенант, сильно не увлекайся. Ходить начинать нужно постепенно, — сказал профессор, подав Валерке руку.

Тот поднялся и впервые за месяц сел самостоятельно на край кровати. Придерживаясь за спинку, он приподнялся и сделал первые шаги. Той боли, что была еще месяц назад, не было. Теперь он ощущал странное вихляние своих суставов. Создавалось такое ощущение, что все его тело словно поставили на шарниры. Оно ходило ходуном, что было следствием ослабления мышц. Несмотря на эти бестолковые колебания организма, он все же пошел. Пошел, сперва неуверенно, но с каждым шагом ему становилось легче и легче.

— Не увлекайся! Все должно приходить постепенно. Если хочешь вернуться на фронт в авиацию, то постарайся правильно выполнять мои рекомендации.

— Хочу, хочу Михаил Израелевич, очень хочу! — сказал Краснов, присев на стул.

— Вот и ладненько! Недельку тебе на реабилитацию, а там милости просим на комиссию ВЛК. Профессура должна признать, годны вы летать, или нет. На первых порах, Валерочка, я рекомендовал бы вам корсетик поносить! Я так думаю, за это время вы сантиметра три к своему росту точно прибавили, — сказал профессор, поправляя свое пенсне.

Радости Краснова не было предела. Теперь он был свободен как птица в полете. Ему не придется краснеть перед молоденькими санитарками, которые целый месяц из-под него выносили наполненное испражнениями судно. Он мог ходить, и это было поистине настоящим счастьем.

Как и говорил профессор, через неделю он предстал перед комиссией ВЛК. Сердце старшего лейтенанта отбивало бешеный ритм от накатившего на него внутреннего волнения. Ведь сейчас эти люди, эти доктора, сидящие за большим столом должны решить, вернется он в свой полк или нет, или же раз и навсегда лишится того неба, которое он так самозабвенно любил.

— Ну что, милейший, сказать! — вздохнув, сказал профессор. — В принципе, вы годны к полетам. Но! Но вот то, что вы в течение месяца не кушали — это плохо! У вас, милейший, большая потеря веса! Не надо было облегчать санитаркам их нелегкий труд.

— Я, товарищ профессор, очень стеснялся молодых девчонок, — сказал Краснов, и все его лицо залилось румянцем.

— Хорошо, старший лейтенант Краснов! Месяц отпуску, потом снова комиссия и на фронт!

— Как месяц!? — уныло спросил Краснов.

— Дистрофики, товарищ старший лейтенант, не летают! Марш в санаторий, и если за месяц не наберешь двенадцать килограммов, о небе можешь забыть навсегда!

— Есть, товарищ военврач первого ранга! — сказал Краснов, вытянувшись по стойке смирно.

Предчувствия Валерки оправдались. Военная Летная Комиссия на месяц забраковала его, отстранив от полетов. С одной стороны, это решение было настоящим шоком, но с другой — ему представилась уникальная возможность увидеть мать, которую он не видел уже почти три года. Ведь она была всего в ста километрах от Иркутска и не использовать этот случай, было настоящим сыновьим грехом.

Мама