Я – Распутин. Сожженные мосты

В отель вернулись за полночь, Лена уже спала, не иначе утомилась в беготне за покупками. Насколько именно утомилась, стало ясно утром, когда один за одним в гостиницу поперли курьеры с коробками и пакетами от «Самаритэн», «Бон Марше» и «Прентан». Судя по количеству, универмаги вчера сделали месячную выручку…

Пугался я зря – объема было много больше расходов. Просто нынче любую шляпку пакуют в здоровенную картонку, да и платья тоже складывают хитрым образом, чтоб не помялись, оттого они и занимают целый чемодан сразу, оттого и курьеров под грудой накупленного почти не видно, а нести не тяжело.

Но Лене я втык утром все-таки сделал, чтобы в тонусе держалась. Она, конечно, глазами похлопала, «ну как же не купить, все такое красивое», ага. Пришлось дверь запереть, юбки ей на голову и наказать. Раза три, ко всеобщему удовольствию. Темперамент у тела Распутина откровенно говоря, начинал пугать.

Соратнички после вчерашнего оклемались, собрались мы внизу на завтрак и постановку задач. Дрюня отчитался о своих визитах к Вуазену и Сегену. Первый по заказу скульптора Леона Делагранжа запилил Delagrange I с бензиновым двигателем на двадцать лошадок. Второй почти закончил работу над семицилиндровым «Гномом» мощностью двадцать пять лошадок. Если Вуазен был открыт для общения, помогал всем, кто готов был участвовать в этом еще пока фанатском аэродвижении, то Сеген крепко хранил свои секреты, в надежде их потом запатентовать.

– Пришлось подпоить рабочего из его Общества моторов… – бывший эсер потер красные глаза. – Он мне все и рассказал.

Проблема у обоих промышленников была одинаковая. Очень малая мощность мотора и проблема с охлаждением. Грубо говоря, движок нормально не вытягивал целый самолет, а если вытягивал, то моментально грелся и клинил. Хрен ли… Заря аэронавтики. Я тяжело вздохнул. В голове что-то вертелось, но вспомнить никак не мог, что.

– Иди к Вуазену, договаривайся об аренде самолета Делагранжа. Денег я тебе дам.

Тут меня осенило, поймал ускользающую мыслишку.

– Скажи, что приехал с сибирским старцем из России. Ему бывают видения.

Соратники оживились.

Я помучил их длинной паузой, потом выдал – дескать, ночью было мне озарение.

– Закись азота знаешь, что такое?

Дрюня-то, небось, считал, что я таких слов и знать не могу, поморщил лоб и выдал:

– Два атома азота и один кислорода, низшая степень окисления.

А хорошо здесь учат. Реальное училище да полтора года Политеха – а поди же ты, все помнит.

– У Вуазена будешь с моторами возиться – спробуй впрыск закиси вместе с топливом.

– Зачем?

– Спробуй, – настойчиво повторил я и малость придавил парня взглядом. – Есть чуйка, что мотор сильнее тянуть будет.

– Если сработает – секрет известен станет… – пожал плечами Дрюня, – патентовать надо.

– Это будет наш подарок. И Вуазену, и Сегену. Пущай впечатлятся и дадут добро на сотрудничество.

Остальные, малость напрягшиеся при нашем научно-технический разговоре, расслабились – все понятно, божественное откровение, расходимся.

Ну и разошлись. Времени до обеда много было, а Монпарнас близко, вот я и потащил Лену в «Ротонду». Прошлись по улочкам, поглазели на Пантеон да Люксембургский сад, на студиозусов из Латинского квартала… Эх, где мой двадцать первый век? Университет, сокурсники… Даже по жлобу Феде Быстрову порой скучаю.

Обычная парижская кафешка – стеклянные витрины, столики на улице под полосатыми маркизами – нашлась на остром углу Монпарнас и Распай. Узкая оконечность дома была скруглена, отсюда и название. Сели, заказали, огляделись – небогатая публика только-только заполняла заведение, видать богема недавно проснулась. За фигурами тут пока не следят, так что я чинно попивал кофеек, а Лена еще и заедала круассанами, когда за соседний столик приземлился совсем молодой парень с копной волос и в красном шелковом шарфе вместо галстука. Гарсон без вопросов поставил перед ним стакан воды и умчался.

– Нищий совсем? – тихонько спросил я у Лены, она кивнула. – А чего его не турнут тогда?

– Кодекс Наполеона. Никто не имеет права отказать в стакане воды. И никого нельзя арестовать за бродяжничество, если у него есть хотя бы пять франков.

Да… я-то, несмотря на исторический факультет, Бонапарта считал все больше полководцем, а он, оказывается, социальные новации узаконивал.

Волосатый тем временем потягивал воду и обводил помещение оценивающим взглядом. Убедившись, что никого, кроме нас, нельзя заподозрить в наличии лишних денег, он повернулся вполоборота, пристроил на коленях папку и принялся рисовать, поглядывая на Лену. Мы допили и доели и совсем уже собрались уходить, как он протянул нам листок и представился:

– Modigliani, artiste et Juif. Vous souhaitez acheter un portrait de votre dame pour cinq francs?

– Говорит, что он Модильяни, художник и еврей. И предлагает купить мой портрет за пять франков, – перевела Лена.