она в уме, душе и яйцах».
А вот во Франции намедни
властитель дум Луи Прюдом
понес в кафе такие бредни,
что переехал жить в дурдом.
Рав Лурия всегда зимой,
хотя был чист, как ангел Божий,
но из гостей идя домой,
чужую шубу брал в прихожей.
Был вольнодумцем рав Эфраим,
учил он странно и причудливо:
«Не обольщайтесь Божьим раем,
там жарко, скучно и занудливо».
Послали боги Сосипатру
большого дара благодать:
он мог бы даже Клеопатру
до полусмерти заебать.
В идеях жизни вор Менаше
был честен, чист и неподделен:
«Я говорю: что наше – наше,
а то, что ваше, мы поделим».
Учитель хедера Евсевий
любил мотив печали: «Дети,
я тут забочусь о посеве,
но что взойдет – не я в ответе».
Асклепий всех лечил отменно,
к нему толпились на прием,
хоть он больного непременно
предупреждал: «Мы все умрем».
Нахум был мудрец, а не пророк,
но прогнозы делал без труда:
«Ежели кому приходит срок,
тут уже не деться никуда».
В Египте жрец Эхнадрион
постиг начало всех начал
и стал настолько умудрен,
что только пукал и молчал.
Весьма известный грек Эвтебий
сказал, надрезав ананас:
«А я боюсь, что и на небе
не меньше блядства, чем у нас».
Сказал в субботу цадик Эзра:
«Не в силах только недоумки
понять, насколько бесполезно
сопротивленье зову рюмки».
«Да, я монах, – сказал Дато, —
и служит святость мне наградою,
но в райских кущах я зато
немало девственниц порадую».
Болтал везде провидец Урия:
«Мы для утех в раю дозреем,
от мусульман любая гурия
сбежать мечтает в рай к евреям».
У злой пророчицы Эсфири
злой дух витал в ее обители,
он подпилил полы в сортире,
и с ней простились посетители.
Смущая души, цадик Шайя
был возмутителем спокойствия:
грех, говорил он, жить, лишая
себя игры и удовольствия.
К монаху Савлу много лет
бесплодных жен везли немерено:
он тайный знал такой секрет,
что баба делалась беременна.
Лишь осуждать, ругать и хаять
пророк Исав решался смело,
он говорил: «Рожденный лаять
мурлыкать будет неумело».
Любил напомнить рав Барух
о нашей памяти богатстве:
«Тряхни любую из старух —
и получай роман о блядстве».
Великий грек Аристофан
ворчал, когда бывал не в духе:
«Изобрели бы целлофан,
чтоб на еду не срали мухи!»
Во вздохе рава Гамлиэля —
о людях явная забота:
«Увы, рабочая неделя
длинней, чем краткая суббота».
Философ мусульманства Моххамед,
усердно помолясь в конце недели,
тайком носил выгуливать предмет,
ценимый католичками в борделе.
Философ йоги Радж Нисах
так толковал мужскую честь:
«Мы можем быть в любых трусах,
когда под ними что-то есть».
О личных судьбах Фукидид
гадал по катышкам дерьма
и всех учил: «Душе вредит
существование ума».
Вся горечь мыслей Парменида
с его бедой семейной вяжется:
«Весной почти любая гнида
нам дивной бабочкою кажется».
Наставник мудрых Кришнапутра
людей учил, чтоб жить помочь:
«Не спи, когда настало утро,
ложись, когда наступит ночь».
Повесой римским был Петроний,
но ярких мыслей лил напиток:
«Кто слишком плачет об уроне,
тому не светит и прибыток».
Хранил в сужденьях постоянство
ученый перс Абу Мазьян,
он утверждал, что христианство
явилось в мир от обезьян.
Учил святой Пантелеймон,
что если будешь суетиться,
то вмиг рогатый охламон
тебя скогтит, как рыбу – птица.
Был очень добрым рав Леви,
а изъяснялся крайне скупо:
«Когда горит пожар любви,
его гасить – и грех, и глупо».
Узнал рав Зак, пойдя к врачу,
что в нем беда засела прочно;
«Конечно, к Богу я хочу, —
подумал рав, – но не досрочно».
Был цадик Залман эрудит,
его слова – мой гордый вымпел,
он говорил: «Кому вредит,
если еврей немного выпил?»
А старец Мойше был зануда,
бубнил – как соль на раны сыпал,
но врач терпел его, покуда
со стула в обморок не выпал.
Учил мой предок Авраам:
«Пока здоров – греши и кайся,
а влипнешь в лапы докторам —
терпи, молчи, не трепыхайся».
Любил философ Сулейман
сказать изысканно и сочно:
«Когда вчистую пуст карман,
то шевелиться надо срочно».
Философ Лунц был так отзывчив —
для всех был ужин и ночлег,
и так отменно переимчив,
что думал мыслями коллег.
Патриций Ромул был герой,
оплот незыблемости строя,
его так мучил геморрой,
что он сидел в Сенате стоя.
Сказал однажды Йонатан,
гуляка, враль и полуночник:
«Имей затык на свой фонтан
и береги его источник».
Седой мудрец Авталион
был автор мысли очень точной:
«Умело сваренный бульон —
залог семейной жизни прочной».
Рассеян был философ Критий,
и был постигнут он бедой:
купая дочь свою в корыте,
ее он выплеснул с водой.
Мудрейший грек Аполлодор
сказал в ответ на речь софиста:
«Излить полезно чушь и вздор,
яснеет ум, когда в нем чисто».
Большой мыслитель Феофил
при виде кладбищ волновался:
он был, бедняга, некрофил,
но сам себе не сознавался.
Пася орущих малолеток,
друзьям печалился Федон:
«Зачем, куда мне столько деток?
Хоть изобрел бы кто гондон!»
А римсий консул Доминик
с одними шлюхами общался —
он был известен кражей книг
и никуда не приглашался.
Воспел философ Каллимах
азы мыслительной науки:
«Чрезмерный умственный замах
родит обычно только пуки».
На ухо юному соседу
шепнул однажды врач Фаллопий,