Я раб у собственной свободы… (сборник)

совсем нужды пока что нет.

* * *

Судьба – я часто думаю о ней:

потери, неудачи, расставание;

но чем опустошенней, тем полней

нелепое мое существование.

* * *

С утра, свой тусклый образ брея,

глазами в зеркало уставясь,

я вижу скрытного еврея

и откровенную усталость.

* * *

Я уверен, что Бог мне простит

и азарт, и блаженную лень;

ведь неважно, чего я достиг,

а важнее, что жил каждый день.

* * *

Я кошусь на жизнь веселым глазом,

радуюсь всему и от всего;

годы увеличили мой разум,

но весьма ослабили его.

* * *

Как я пишу легко и мудро!

Как сочен звук у строк тугих!

Какая жалость, что наутро

я перечитываю их!

* * *

Вчера я бежал запломбировать зуб

и смех меня брал на бегу:

всю жизнь я таскаю мой будущий труп

и рьяно его берегу.

* * *

Терпя и легкомыслие, и блядство,

судьбе я продолжаю доверять,

поскольку наше главное богатство —

готовность и умение терять.

* * *

Осенний день в пальтишке куцем

смущает нас блаженной мукой

уйти в себя, забыть вернуться,

прильнуть к душе перед разлукой.

* * *

Не жаворонок я и не сова,

и жалок в этом смысле жребий мой;

с утра забита чушью голова,

а к вечеру набита ерундой.

* * *

Старости сладкие слабости

в меру склероза и смелости:

сказки о буйственной младости,

мифы о дерзостной зрелости.

* * *

Неволя, нездоровье, нищета —

солисты в заключительном концерте,

где кажется блаженством темнота

неслышно приближающейся смерти.

* * *

Старенье часто видно по приметам,

которые грустней седых волос:

толкает нас к непрошеным советам

густеющий рассеянный склероз.

* * *

Я не люблю зеркал – я сыт

по горло зрелищем их порчи:

какой-то мятый сукин сын

из них мне рожи гнусно корчит.

* * *

Нету счета моим пропажам,

члены духа висят уныло,

раньше порох в них был заряжен,

а теперь там одни чернила.

* * *

Устали, полиняли и остыли,

приблизилась дряхления пора,

и время славить Бога, что в бутыли

осталась еще пламени игра.

* * *

Святой непогрешимостью светясь

от пяток до лысеющей макушки,

от возраста в невинность возвратясь,

становятся ханжами потаскушки.

* * *

Моих друзей ласкают Музы,

менять лежанку их не тянет,

они солидны, как арбузы:

растет живот и кончик вянет.

* * *

Стало тише мое жилье,

стало меньше напитка в чаше,

это годы берут свое,

а у нас отнимают наше.

* * *

Одним дышу, одно пою,

один горит мне свет в окне —

что проживаю жизнь свою,

а не навязанную мне.

* * *

Года пролились ливнями дождя,

и мне порой заманчиво мгновение,

когда, в навечный сумрак уходя,

безвестность мы меняем на забвение.

* * *

Увы, я слаб весьма по этой части,

в душе есть уязвимый уголок:

я так люблю хвалу, что был бы счастлив

при случае прочесть мой некролог.

* * *

Сопливые беды, гнилые обиды,

заботы пустой суеты —

куда-то уходят под шум панихиды

от мысли, что скоро и ты.

* * *

Умру за рубежом или в отчизне,

с диагнозом не справятся врачи;

я умер от злокачественной жизни,

какую с наслаждением влачил.

* * *

Моей душе привычен риск,

но в час разлуки с телом бренным

ей сам Господь предъявит иск

за смех над стадом соплеменным.

* * *

С возрастом я понял, как опасна

стройка всенародного блаженства;

мир несовершенен так прекрасно,

что спаси нас Бог от совершенства.

* * *

Господь, принимающий срочные меры,

чтоб как-то унять умноженье людей,

сменил старомодность чумы и холеры

повальной заразой высоких идей.

* * *

А время беспощадно превращает,

летя сквозь нас и днями и ночами,

пружину сил, надежд и обещаний

в желе из желчи, боли и печали.

* * *

Я жил отменно: жег себя дотла,

со вкусом пил, молчал, когда молчали,

и фактом, что печаль моя светла,

оправдывал источники печали.

* * *

Геройству наше чувство рукоплещет,

героев славит мир от сотворения;

но часто надо мужества не меньше

для кротости, терпения, смирения.

* * *

Неслышно жил. Неслышно умер.

Укрыт холодной глиной скучной.

И во вселенском хамском шуме

растаял нотою беззвучной.

* * *

В последний путь немногое несут:

тюрьму души, вознесшейся высоко,

желаний и надежд пустой сосуд,

посуду из-под жизненного сока.

* * *

Когда я в Лету каплей кану

и дух мой выпорхнет упруго,

мы с Богом выпьем по стакану

и, может быть, простим друг друга.

* * *

Не в силах жить я коллективно:

по воле тягостного рока

мне с идиотами – противно,

а среди умных – одиноко.

Живя легко и сиротливо,

блажен, как пальма на болоте,

еврей славянского разлива,

антисемит без крайней плоти.

Вот женщина: она грустит, что зеркало ее толстит

* * *

Кто ищет истину, держись

у парадокса на краю;

вот женщины: дают нам жизнь,

а после жить нам не дают.

* * *

Природа женская лиха

и много мужеской сильней,

но что у бабы вне греха,

то от лукавого у ней.

* * *

Добро со злом природой смешаны,

как тьма ночей со светом дней;

чем больше ангельского в женщине,

тем гуще дьявольское в ней.

* * *

Была и я любима,

теперь тоскую дома,

течет прохожий мимо,

никем я не ебома.

* * *

Душа болит, свербит и мается,

и глухо в теле канителится,

если никто не покушается

на целомудрие владелицы.

* * *

Старушка – воплощенное приличие,

но в память, что была она лиха,

похоже ее сморщенное личико

на спекшееся яблоко греха.

* * *

Должно быть, зрелые блудницы

огонь и пыл, слова и позы

воспринимают как страницы

пустой предшествующей прозы.

* * *

Все переменилось бы кругом,

если бы везде вокруг и рядом