Я раб у собственной свободы… (сборник)

Не горюй, старик, наливай,

наше небо в последних звездах,

устарели мы, как трамвай,

но зато и не портим воздух.

* * *

Люблю эту пьесу: восторги, печали,

случайности, встречи, звонки;

на нас возлагают надежды в начале,

в конце – возлагают венки.

* * *

Нашедши доступ к чудесам,

я б их использовал в немногом:

собрал свой пепел в урну сам,

чтоб целиком предстать пред Богом.

Живу я более чем умеренно, страстей не более, чем у мерина

* * *

Меж чахлых, скудных и босых,

сухих и сирых

есть судьбы сочные, как сыр, —

в слезах и дырах.

* * *

Пролетарий умственного дела,

тупо я сижу с карандашом,

а полузадохшееся тело

мысленно гуляет нагишом.

* * *

Маленький, но свой житейский опыт

мне милей ума с недавних пор,

потому что поротая жопа —

самый замечательный прибор.

* * *

Бывает – проснешься, как птица,

крылатой пружиной на взводе,

и хочется жить и трудиться;

но к завтраку это проходит.

* * *

Я не хожу в дома разврата,

где либералы вкусно кормят,

а между водки и салата

журчит ручей гражданской скорби.

* * *

В эпохах вздыбленных и нервных

блажен меж скрежетов зубовных

певец явлений атмосферных

и тонких тайностей любовных.

* * *

Вчера мне снился дивный сон,

что вновь упруг и прям,

зимой хожу я без кальсон

и весел по утрам.

* * *

Радость – ясноглазая красотка,

у покоя – стеганый халат,

у надежды – легкая походка,

скепсис плоскостоп и хромоват.

* * *

Сто тысяч сигарет тому назад

таинственно мерцал вечерний сад;

а нынче ничего нам не секрет

под пеплом отгоревших сигарет.

* * *

Когда я раньше был моложе

и знал, что жить я буду вечно,

годилось мне любое ложе

и в каждой бабе было нечто.

* * *

Судьба моя полностью взвешена:

и возраст висит за спиной,

и спит на плече моем женщина,

и дети сопят за стеной.

* * *

Дивный возраст маячит вдали —

когда выцветет все, о чем думали,

когда утром нигде не болит,

будет значить, что мы уже умерли.

* * *

Мой разум не пронзает небосвод,

я им не воспаряю, а тружусь,

но я гораздо меньший идиот,

чем выгляжу и нежели кажусь.

* * *

В нас что ни год – увы, старик, увы,

темнее и тесней ума палата,

и волосы уходят с головы,

как крысы с обреченного фрегата.

* * *

Уж холод пронизал нас до костей,

и нет былого жара у дыхания,

а пламя угасающих страстей

свирепей молодого полыхания.

* * *

Весенние ликующие воды

поют, если вовлечься и прильнуть,

про дикую гармонию природы,

и знать о нас не знающей ничуть.

* * *

С кем нынче вечер скоротать,

чтоб утром не было противно?

С одной тоска, другая – блядь,

а третья – слишком интенсивна.

* * *

Изведав быстрых дней течение,

я не скрываю опыт мой:

ученье – свет, а неучение —

уменье пользоваться тьмой.

* * *

Я жизнь свою организую,

как врач болезнь стерилизует,

с порога на хуй адресую

всех, кто меня организует.

* * *

Увижу бабу, дрогнет сердце,

но хладнокровен, словно сплю;

я стал буквальным страстотерпцем,

поскольку страстный, но терплю.

* * *

Душа отпылала, погасла,

состарилась, влезла в халат,

но ей, как и прежде, неясно,

что делать и кто виноват.

* * *

Не в том беда, что серебро

струится в бороде,

а в том беда, что бес в ребро

не тычется нигде.

* * *

Наружу круто выставив иголки,

укрыто провожу остатки дней;

душе милы и ласточки, и волки,

но мерзостно обилие свиней.

* * *

Жизнь, как вода, в песок течет,

последний близок путь почета,

осталось лет наперечет

и баб нетронутых – без счета.

* * *

Успех любимцам платит пенсии,

но я не числюсь в их числе,

я неудачник по профессии

и мастер в этом ремесле.

* * *

Я внешне полон сил еще покуда,

а внутренне – готовый инвалид;

душа моя – печальный предрассудок —

хотя не существует, а болит.

* * *

Служа, я жил бы много хуже,

чем сочинит любой фантаст,

я совместим душой со службой,

как с лесбиянкой – педераст.

* * *

Скудею день за днем. Слабеет пламень;

тускнеет и сужается окно;

с души сползает в печень грузный камень,

и в уксус превращается вино.

* * *

Теперь я стар – к чему стенания?!

Хожу к несведущим врачам

и обо мне воспоминания

жене диктую по ночам.

* * *

Я так ослаб и полинял,

я столь стремглав душой нищаю,

что Божий храм внутри меня

уже со страхом посещаю.

* * *

Полувек мой процокал стремительно,

как аллюр скакового коня,

и теперь я живу так растительно,

что шмели опыляют меня.

* * *

Лишь постаревши, я привык,

что по ошибке стал мишенью:

когда Творец лепил мой лик,

он, безусловно, метил шельму.

* * *

Теперь вокруг чужие лица,

теперь как прежде жить нельзя,

в земле, в тюрьме и за границей

мои вчерашние друзья.

* * *

Пошла на пользу мне побывка

в местах, где Бог душе видней;

тюрьма – отменная прививка

от наших страхов перед ней.

* * *

Чего ж теперь? Курить я бросил,

здоровье пить не позволяет,

и вдоль души глухая осень,

как блядь на пенсии, гуляет.

* * *

Я, Господи, вот он. Почти не смущаясь,

совсем о немногом Тебя я прошу:

чтоб чувствовать радость, домой возвращаясь,

и вольную твердость, когда ухожу.

* * *

Хоронясь от ветров и метелей

и достичь не стремясь ничего,

в скорлупе из отвергнутых целей

правлю я бытия торжество.

* * *

В шумных рощах российской словесности,

где поток посетителей густ,

хорошо затеряться в безвестности,

чтоб туристы не срали под куст.

* * *

Что может ярко утешительным

нам послужить под старость лет?

Наверно, гордость, что в слабительном