Я проснулась в Риме

Так бывает, человек забредет не в свой сад, а там и свежо, и красиво. И вот он по этому саду бродит и то около цветка, то у дерева остановится. И вроде бы и цветы растут, и деревья плоды дают, и все ему нравится. Вот он и живет вблизи того сада, и не ищет ничего другого. Но в какой-то момент приходит в голову мысль: а почему бы не попытаться поискать что-то еще? Закрыть калитку и пройти по дорожке дальше? Что там за поворотом? Не бояться. Не бояться идти, пробовать, искать. Как хорошо, что Лариса сказала: «А с тобой мне ничего не страшно». И вот вышли они из той московской калитки, а за ней – поле. И озеро, и простор. И они наконец-то взялись за руки и пошли вперед.

= 45 =

Самая сложная неделя на работе. Последняя рабочая неделя в году. Какой тут Новый год? Бухгалтер кричит, что у нее вылезает кредиторская задолженность и нас всех посадят, постоянно звонят клиенты, которым фирма должна отправить товар до Нового года и закрыть все накладные, таможня не выпускает грузы, нужно срочно платить поставщикам, а платить нечем, потому как не заплатили клиенты. Дурдом без конца. Все на фирме друг от друга прячутся, но где тут прятаться. И все врут друг другу.

– Антон, что ты мне-то лепишь горбатого? Я ж не Волгоград!

– Привык.

– Ври вот лучше Ирке, – вырвалось у Юли. И к чему она только про это вспомнила?

Тут же в менеджерской воцарилась тишина. Всем интересно было, как ответит Антон.

После итальянской вечеринки стало ясно, что Ирка наконец-то достигла цели. Не зря, стало быть, надето было белое платье. И хотя первоначально цель была значительно масштабней, Антон тоже был неплохим уловом.

Юле стало неудобно. И кто ее за язык тянул? Ну, правда, устала она. Но ведь Антон точно знает, что груз не придет. Так зачем говорить клиентам, что придет обязательно, вот прямо в начале следующей недели, все подробности у логиста Муравьевой. А дальше: нас все время нет, мы все время в командировках. А Муравьева – вот она. Ей никуда ездить не нужно. Она исключительно офисный работник.

– Так Ирке врать неинтересно, она же всему верит. Сама врет, не переставая, – беззлобно отозвался Антон.

Тьфу! Что за работа!

– Муравьева! – приоткрыл дверь Грязев. – Быстро ко мне!

Господи, ну что всем от нее нужно?

Юля вошла и прикрыла за собой дверь.

– Садись.

Начало не предвещало ничего хорошего. Стало быть, песочить будут долго. А что еще шефу оставалось? От него лично уже ничего не зависело. Он уже тоже сам всем позвонил. Перед клиентами извинялся, банки умолял дать денег, партнеров – отгрузить товар.

– Слушай, Муравьева, я все сделал, что мог. Товар отправили.

– Ну вы же знаете, на таможне очередь.

– И я знаю, и ты знаешь, можно и вне очереди. У тебя же есть личные связи.

– Я тоже звонила и тоже просила.

– Ну?

– Обещали.

– Ну ты ж понимаешь, что это ни о чем.

– Ну мне что? Отдаться, что ли?!

– Не надо, зачем! – испугался шеф. – Итальянца им пообещай!

– О господи. Ну что вы говорите?!

– Да сам не знаю. Горит контракт, ты же понимаешь! Горит!

– У меня есть ощущение, что мы выкрутимся… – Юля не хотела обнадеживать, но все же сказала.

– Да? Вот спасибо тебе! Знаешь, я вот тоже чувствую, что-то все-таки должно произойти, и все закончится хорошо. Миллениум же. Как думаешь?

– И я так думаю.

– Чаю хочешь?

– Нет.

– Итальянца твоего забыть никак не могу. Вот живет себе человек совершенно другими категориями. Мечтал быть поваром – и стал! Ты вот мечтала слушать, как таможенники матом ругаются?

– Ну они не все время ругаются.

– Я образно. Вот ты кем мечтала быть в детстве?

– Водителем троллейбуса.

– Ну… Это когда ты не соображала ничего. А потом?

– Потом в институт поступить. Хотела быть студенткой, не важно где. И у нас ведь коллектив хороший. А то, что нравится крестиком вышивать, так это можно и после работы.

– А ты крестиком вышиваешь?

– Нет, это я образно. Вот у меня мать на пенсию пошла, они квартиру продали, купили дом во Владимирской области, и она картины рисует.

– Карандашом?

– Маслом.

– Да брось ты!

– Да. Море. Рисует только море. И не потому, что она любит море, а потому, что любила в Русском музее на Айвазовского смотреть. И вот у нее море разное. Вид с берега, вид с корабля. В шторм, в штиль.

– Счастливая.

– Да.

– Но нам же до пенсии далеко. Вот послушал я твоего Карло.

– Марко.

– Да, точно. И подумал. А почему нельзя просто делать, что сердце просит? И за это получать деньги? Почему я должен ждать вечера или, не дай бог, пенсии.

– А вы знаете, чего хотите?

– А я бы приют для бездомных собак организовал.

– Благородно.

– Да не в том дело, мне нравится.

– И что, вот все бросите?

– Нет, конечно. – Грязев вздохнул. – Вот и думаю я про твоего Марко. Насколько они свободнее. О чем ты? Как я могу все бросить? У меня алименты, жена молодая, шубы, ногти. – Грязев замолчал и надолго уставился в окно. Юля не понимала, это сигнал к тому, что разговор закончен или только начался?

– Тебе сколько лет?

– Тридцать шесть будет.

– Не мало. А почему не замужем?

– Была. Не срослось.

– Но ты ничего не упустила. Вот что главное? Нужно жить на всю катушку. Не в черновик, а сразу набело. Широко.