Я прошел две войны!

Дымящаяся машина продолжала рывками отступать, непрерывно стреляя из пушки и пулеметов. «Сорокапятка» догнала его еще одним снарядом – и тут же исчезла среди фонтана мерзлого крошева и закопченного снега.

Фугасный снаряд, выпущенный из 75-миллиметрового орудия тяжелого «панцера» Т-4, разбил «сорокапятку», раскидав в стороны ее отважный расчет. Еще два снаряда разнесли вторую пушку, третья молчала, видимо, была повреждена.

Ближний ко мне бронебойный расчет стрелял в борт Т-4. Я видел, как лихорадочно посылают пулю за пулей бронебойщики, но взять тяжелую машину не могли. Угловатая башня с коротким орудием развернулась в их сторону. Снаряд взорвался с оглушительным грохотом, от которого заложило уши.

Когда рассеялся дым, я увидел исковерканное ружье, торчавшее из груды земли, и ползущего бойца с окровавленной головой. Командир первого взвода Давыдов и его бойцы бросили несколько противотанковых гранат и бутылку с горючей смесью.

Гранаты были нового образца, РПГ-41, довольно мощные, но весили без малого полтора килограмма. Они не долетели до цели и взорвались шагах в десяти от траншеи. Более легкая бутылка с КС лопнула рядом с танком. Растаскивая гусеницей липкое пламя, Т-4 перемахнул траншею и оказался за нашими спинами.

Вслед за ним шел легкий танк Т-38 и бежали десятка три автоматчиков. Нас брали в клещи. Тяжелый Т-4 раздавил последнюю «сорокапятку» и вел огонь по траншее из пушки и пулеметов.

– Он нас прикончит, – подбегая ко мне, крикнул лейтенант Давыдов.

– Бери двух бойцов и попробуй приблизиться к нему по отсечной траншее.

– Она всего метр высоты. Не добежим.

– Добежишь, если жить хочешь, – со злостью оборвал я взводного.

На позициях второго батальона творилось вообще черт знает что. Танки утюжили траншею и окопы, с десяток машин прорвались вперед и шли по направлению к штабу и тылам полка. По ним вела огонь батарея трехдюймовых орудий Ф-22 и гаубицы. Наш третий батальон после гибели взвода «сорокапяток» мог рассчитывать только на свои силы.

Я бежал по траншее, подбадривая людей и указывая цели. Нельзя было подпустить близко чешский танк Т-38 и автоматчиков. Если они приблизятся – вряд ли мы сумеем выстоять. И еще этот чертов «гроб» Т-4! Он хладнокровно всаживал снаряды и пулеметные очереди с расстояния ста шагов.

Второй противотанковый расчет был тяжело ранен, ружье лежало на бруствере. Я подозвал старшину Сочку:

– Родион, бери помощника, бей по гусеницам.

– Да я ни разу не стрелял из этой кочерги, – отозвался всегда уверенный в себе старшина. – Ладно, попробую…

– Ты что, не видишь, у тебя танк за спиной? – рванул меня кто-то за воротник шинели. – Раскрой глаза пошире!

Это был капитан Чередник. В овчинном полушубке, шапке-кубанке, с пистолетом в руке, он толкнул меня к брустверу. Я больно ударился грудью о замерзший край траншеи. Через секунду новый толчок свалил меня и комбата. Снаряд, выпущенный в нас, взорвался с недолетом.

Ком мерзлой земли ударил в лицо бойца, который подавал старшине патроны к противотанковому ружью. Пулеметная очередь выбила из бруствера фонтаны крошева, а Сочка, успев выстрелить, бросился на дно траншеи. Он сделал это вовремя. Снаряд калибра 75 миллиметров на этот раз прошел чуть выше, динамическим ударом сбросил ружье и взорвался метрах в семи от нас.

Лейтенант Давыдов с двумя бойцами сумели подбежать по отсечной траншее ближе к «панцеру» Т-4 и запустили в него несколько бутылок с горючей смесью.

Две штуки угодили в борт, пламя стекало по гусенице, колесам. Экипаж, развернув башню, выстрелил из орудия и попытался уйти подальше от траншеи. Но Сочка, видимо, повредил гусеницу, которая через минуту лопнула.

– Добивайте его, – крикнул Чередник и несколько раз подряд выстрелил в горящую машину из пистолета.

– Товарищ старший лейтенант, – бросился ко мне невысокий широкоплечий боец, прижимая к груди окровавленную руку. – Взводного убили… разорвало снарядом вместе с сержантом.

Красноармейца трясло как в лихорадке, он был без шапки, телогрейка забрызгана кровью.

– Мы его подпалили… а товарища Давыдова и сержанта снарядом…

– Что с рукой?

– Осколок. Но пальцы шевелятся.

– Молодец, Щербак, – вспомнил я фамилию бойца. – Сейчас тебя перевяжут.

– Горит, сучонок, – не мог отойти от возбуждения красноармеец.

Но для меня главным в эти минуты было отбить атаку автоматчиков и обезвредить, отогнать, поджечь или взорвать чешский недомерок с его 37-миллиметровой пушкой.

– Гладков, ты… – начал было давать указания комбат, но я отвернулся и зашагал вдоль траншеи.

Маши сколько влезет своим пистолетом, а мы справимся без твоих истеричных выкриков!

Рота вела огонь из винтовок и трех ручных пулеметов, включая английский «бренган» с торчавшим сверху изогнутым магазином.

Меня беспокоило, почему молчат «максим» и еще один «Дегтярев». Помогая встать старшине, коротко приказал:

– Проверь ПТР. Если исправно, бери на прицел «чеха».

«Дегтярев», как я и думал, заклинило от быстрой стрельбы. Младший сержант осторожно обстукивал затвор, сцепившийся со стволом. Второй номер набивал диск патронами, время от времени выглядывая из-за бруствера.