Я прошел две войны!

В тот день крепко досталось второму батальону. Танки расстреливали и давили людей, артиллерии не хватало. Комбат-2, капитан, прибывший в ноябре с пополнением, как мог держал оборону. Я не успел с ним толком познакомиться, но действовал он смело, кидаясь в самые опасные места.

Видя, как гибнут люди, комбат вместе с одним из сержантов бросились на вражеский Т-3, который смешивал с землей и давил окопы. Бутылки с КС подожгли «панцер», а капитан, встав за пулемет, длинными очередями заставил залечь наступавшую пехоту.

Его бойцы подбили гранатами еще один танк и бронетранспортер. Десятка три новобранцев выскочили из окопов и побежали. Почти все они были расстреляны бронетранспортером, пулеметным огнем в спину.

Разгромить штаб и тылы полка немцы не сумели. Полковник Усольцев и начштаба Козырев как знали, что основная масса машин пойдет на них, склады боеприпасов, санчасть. Открыл огонь гаубичный дивизион, батарея «трехдюймовок» Ф-22 и взвод истребителей танков, вооруженных новыми для нас противотанковыми ружьями.

Артиллеристы понесли большие потери, но сумели рассеять вместе с «истребителями» танковую роту. Один из тяжелых «панцеров» Т-4 сгорел и взорвался в тридцати шагах от командного пункта полка.

Наш третий батальон тоже был потрепан. Выкапывали из обрушенных траншей тела погибших, многие были исковерканы, разорваны снарядами. Политрук Аркадий Раскин в издырявленной осколками шинели положил передо мной список погибших и раненых.

– Один самострел имеется. Что с ним делать будем?

– Позови сюда.

Самострелом оказался долговязый темноволосый парень лет двадцати, с разлохмаченными бровями и перевязанной тряпками левой ладонью. Оказалось, что он поднял над бруствером руку, когда немцы вели пулеметный огонь. Бойцы стащили его вниз:

– Ты что делаешь, дурак? Под трибунал захотел?

Однако спустя четверть часа он снова повторил свою уловку и поймал пулю в ладонь.

– Ты хоть понимаешь, что мы Москву защищаем? Пощады не жди, – предупредил я парня.

– Расстреляйте меня, товарищ старший лейтенант! – истерично выкрикнул красноармеец.

– Я командир роты, такой же боец, как ты, а не исполнитель смертных приговоров.

С этими словами размашисто написал на карточке переднего края «самострел» и расписался. Парень всхлипнул, размазывая по щеке слезы.

– Товарищ командир, оставьте меня в роте. Испугался сильно, столько ребят побило, вот и дал слабину.

Вдруг вмешался политрук Раскин и тихо посоветовал мне:

– Может, и правда оставим? Винтовку держать может, пусть искупает вину. Воевать будешь?

– Буду, ей-богу… до конца жизни молиться за вас буду.

Самострел получил винтовку и вернулся в свой взвод. Но от судьбы, видно, не уйдешь – жизнь его оказалась короткой. На следующий день он угодил под разрыв мины и был убит.

В тот же день погиб наш командир полка Усольцев Павел Петрович. Незадолго перед этим ему исполнилось пятьдесят лет. Снаряд накрыл его вместе с адъютантом. Мы едва успели его похоронить, и тут же на остатки полка обрушились немецкие танки, которые пустили на нас после взятия станции Крюково.

Нас крепко выручили штурмовики ИЛ-2. Они дважды на небольшой высоте бомбили и обстреливали наступающие немецкие части. Не зря фрицы дали им прозвище «мясорубки». Девятка штурмовиков сбрасывала бомбы с небольшой высоты, затем выпустила ракеты и на третьем заходе обстреляла немцев из пушек и пулеметов.

Второй раз штурмовиков было только шесть, но для нас это была существенная подмога. Они дважды буквально накрывали наступавшие машины сплошными разрывами бомб и ракет. Пушечные и пулеметные трассы догоняли убегавших или залегших в снег немецких солдат.

Батальону дали для усиления батарею легких горных пушек. У нас были такие в Буйнакском училище. Короткоствольные, с причудливо изогнутым щитом и деревянными колесами, они не слишком подходили для борьбы с танками, разве что с легкими Т-2 или чешскими Т-38.

Но мы были рады любой помощи. В нашем третьем батальоне осталось полторы сотни активных штыков, а нас продолжали долбить из орудий и минометов. Мы ходили чумазые от копоти, многие были контужены. Политрук Раскин сообщил мне:

– Позади нас заградотряд находится. Стреляют тех, кто без приказа отступает.

Так ли это было на самом деле, не знаю. Я ни разу не видел, чтобы расстреливали отступавших бойцов. Да и некуда нам было отступать – за спиной была Москва.

Мне запомнился бой четвертого декабря. Я чувствовал какое-то отрешение, словно жизнь заканчивается. Летели мины, убивая и калеча людей. Немцы долго топтались, а потом пошли в атаку следом за двумя танками.

Я стрелял по ним из самозарядки, так как патроны к автомату кончились. Рядом со мной упал на дно траншеи красноармеец, смертельно раненный в голову. Я ловил в прорезь прицела темные фигуры и нажимал на спуск. Иногда попадал. Затем откладывал винтовку и обходил свою роту, в которой людей оставалось все меньше и меньше.

Комбат Чередник ко мне больше не цеплялся. Молча проходил мимо. Иногда спрашивал:

– Сколько человек осталось в роте?

– Час назад было сорок семь.