Я побит - начну сначала!

То, что нам не нравятся наши дети, — факт, имеющий гораздо более страшное значение. В этом признание того, как мы на самих себя уже просто махнули рукой как на честных, порядочных людей! Мы же понимаем, что то, что нам хотелось бы видеть в наших детях, для нас самих давно невозможно. (Да и возможно ли вообще — мы в глубине души не знаем!) «Но дети (ах!) даже хуже нас!» — так нам кажется. То, что сжирают любого нестандартного, травят — это привычка, а на «Чучело» все вздрогнули. Но одно дело — мы и наши интересы (конкретные!), а другое дело - наши «принципы», которые мы считаем своими принципами, но которых у нас на самом деле нет.

Пример Кона об исследовании родителей англо-американцев, французов и пр. «на голоса детей» — вовсе не исследование. Это исследование родителей (одна сила), но тут не исследовались дети (сила ответная), так что оценка воспитательному эффекту дана быть не могла.

Воспитывает закон, существующий в семье, если он существует, или его отсутствие, или его динамика. А закон — это вначале «закон» матери, потом отношений отца и матери и т.д., причем взаимоотношения могут быть ужасны, а закон высокий, и наоборот. Разница между характерами детей в современных семьях часто зависит от динамики законов семьи. Ранее существовавшие большие семьи с фамильными характерами объяснялись стабильными законами семьи со всей дифференциацией изменения отношений родителей и взаимоотношений в семье (расстановка сил).

Совершенно разные характеры у близнецов — тоже интересное явление, которое вовсе не противоречит всему ранее изложенному. Ибо закон рождает драматургию, драматургия — направление решения драматургической функции роли, природные данные + прочая бесконечность — саму роль.

Закон взаимосвязей семьи, построенной на любой власти (хозяина, хозяйства и пр.), — закон старой семьи. Человечество поражено трагедией надменного мира, отказавшегося от власти и потерявшего все, ибо другие взаимосвязи еще не рождены. Одиночество человека — это сегодня одиночество собаки, лишившейся хозяина. Человек не собака, он обретает новый закон взаимосвязей, но когда это будет? Пока нам осталась любовь. Но это особая проблема...

Во всем этом все усилия я бы потратил на изучение феномена детства, способности его адаптации, его изменчивости в сторону стабильности прохождения этапов роста, и тут самое важное — проследить, как дети проходят этапы нашей духовности, чтобы не стать инопланетянами. А то, что они отличаются от нас, так это мы так изменили жизнь (нравится нам это или не нравится).

Я очень помню лес своего детства. Лес на Украине, где-то под Киевом. Я не встречал, долго не встречал этого леса, а не встречал оттого, что его больше нет! Больше нет этих папоротников, больше нет этих лиц, которые мы видим в хронике, скажем, о челюскинцах, нет лиц времен войны и конца войны — их нет! Отчего же нашим детям не измениться, не адаптироваться?

Я искал Бессольцеву, искал наивную и слабую, а открыл волевую и постигающую драму идеала — вот она, стойкость адаптации, инстинкт сохранения идеала в развитии духовности, вот оно, изменение в сторону неизменности, вот она, адаптация.

Кроме великой литературы о детстве М. Твена, Л. Толстого, М. Горького, Сэлинджера, огромный материал для исследования душеобразования — это вообще профессия актера (познанная изнутри или извне — неважно, не такая уж она нынче непознаваемая: тут тот же закон драматургии и ролеобразования). Но самый богатый материал — это создание образов актерами-детьми, но (!!!) только там, где дети играют людей, где возраст — лишь одно из обстоятельств драматургии.

То, что я уже открыл в феномене детства: длина дня, энергия (падающая или пульсирующая) постижения, гармония создания личности и душеобразования — уже немало. То, что я (но тут не только я) понимаю, что закон созидания характера идет по законам живой драматургии, определения «амплуа» личности (или универсальности амплуа) и его конкретной роли или сотен ролей, разыгрываемых в сотнях «пьес» и «скетчей» каждого дня, — тоже немало. То, что еще одна сторона феномена детства — его адаптация к реальному сегодня и (главное!) к его перспективе (!!!) — уже вовсе немало для того, чтобы я мог бы с уверенностью утверждать, что для создания науки феноменологии детства как таковой есть сегодня все основания.

И первое, что бы я сделал, я бы взял и проверил эту (которая будет сначала хилой гипотезой, только тропкой) науку на достижениях этнографии детства! Там, на разнице, сразу стала бы очевидна стойкость общих законов. Тропка сразу стала бы коммуникацией, по которой свободно двинулся бы строительный материал подлинной современной науки, и тогда психология, социология воспитания, антропология, этнография, и пр., и пр. — все роды «войск» атаковали бы проблему, имя которой — тайна человека и его Духа.