Я побит - начну сначала!

Тут юридические проблемы возникнут в неограниченном количестве. При наших нравах использовать детский труд в личных целях, присвоить себе их «общественный заработок» ничего не стоит. Если дети и воспитание еще не вошли в среду деятельности современного деляги и лихоимца, то с развитием детского производства и «общественных трат» ворья понабежит невероятное количество. Тут будет где разгуляться ОБХСС! Но может быть, это станет школой борьбы с нарушителями законности. Ох, не завидую я вору, которого поймают дети. Но если коррупция захватит школу и объединит ее с мафией должностных лиц — эксплуатация детского труда станет чудовищной.

(Об этом тоже надо думать, создав самый простейший и очевидный контроль. И потом... Как быть с прибылью для государства? Это что, детская кооперация? Как колхоз и совхоз? Как кооперация артелей?)

А если дети станут учиться воровать? Кстати, вместе с учителями? Уж они придумают как!

Непростой вопрос, ох, непростой!

Надо особо изучить не только вопрос, как возникали Макаренко и Сухомлинский, Шаталов и Никитины. Надо обязательно и самым глубоким образом изучить, как они гибли и почему? Почему сегодня нет коммуны Макаренко, Шацкого и т.д. Где тут победа рутины? Где тут саморазрушение?

В разрушении Студенческого театра, которое началось еще при мне, когда я уехал сниматься в «Шинели», перерождение театра «Современник», произошедшее на моих глазах, тупик, к которому Таганка пришла еще при Любимове, — во всем этом есть какой-то закон развития творческой структуры. Он тоже должен быть изучен. Есть ли единая структурная причина, или ... «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»?

Хорошо бы при этом узнать и свести в общий список все конкретные проблемы, которыми сегодня занимаются наши научно-исследовательские институты, разрабатывающие проблемы воспитания, школьных программ, разработку реформы школы и т.д.

Да. Такая работа могла бы быть объединена общей мыслью: «История педагогических экспериментов в нашей стране и за рубежом в свете проведения школьной реформы и практически существующих направлениях современной педагогической науки».

А что если собрать семинар экспериментаторов и договориться о коллективных усилиях по этой работе? Привлечь журналистов, телевидение, отдельных светил науки?

(Щетинин, Апраушев, Бабушкина, Шаталов, деревня художников, деревня, рисующая львов, дама из Новосибирска, Шалва Амонашвили, опыт художественных школ и т.д.)

Какая интересная картина! Вот если бы пробить их сборник! В «Просвещении»? Ха-ха! Для академии это самоубийство. Тут унтер-офицерская вдова должна сама себя высечь.

Однажды Велихов мне сказал, что на Западе уважают тех, кто не боится опасений: «Берут и делают», а опасения часто напрасны. Тем более что приведен тот или иной эксперимент. Мне очень нравится эта мысль.

Вспоминаю Геру: «Я сам знаю, что это неверно! Но что обидно: найдется дурак, который не будет знать, что это неверно, и сделает!»

Но в конце-то концов, создание подлинной системы воспитания — это создание нового мира, это создание общества, практически живущего по законам высоких истин. А это уже значит переделать мир.

13-14.01.85 г.

Паша писал два сочинения, заданные в школе: «Один день нашей Родины» и «Доброта советского человека». Я был потрясен тем, каким слабоумным (не могу найти иного слова) он мне показался. Сочинения были написаны из рук вон плохо: и по мысли, и по слову — по всему. Я вспомнил, что говорил В.Д.: слабоумие, вот что ожидает сегодня ребят. Мысль о том, что делать с Пашей, не давала мне покоя. Я решил сам заниматься с ним. Пусть он каждый день пишет маленькие сочинения. Без отметок и безответственно. Первое задание: описать черепаху из ракушек, которую я привез из Сочи. Он написал и остроумно, и умно, интуитивно выстроил композицию, был даже несколько «литературно» раскован. Что же это? Неужели школа добилась того, что опыт ученика во взаимоотношениях со школой подсказывает ему, что от него ждут некоей доли идиотизма? Отсутствия своего личного, во всяком случае. Когда я говорил ему, как бы он написал об этом, как он должен написать, он был отвратительно капризен и твердил одно: «У нас этого не нужно!» «А что у вас нужно?» — горячился я. «Вот так нужно!» — отвечал он с таким занудным выражением лица, что я не мог на него спокойно смотреть. Неужели школа поставила дело так, что основное ее предложение — «поиграем в дурачков»?

Я через месяц предложу Паше написать на те же темы — интересно, что будет. Ибо если он сумеет написать за месяц 15—20 сочинений живых, он справится и со школьным примитивизмом. Но тогда можно будет считать это совершенно удивительным экспериментом, дающим самые правдивые размышления о школе и преподавании в ней родной литературы.

Так они никогда не придут к «Войне и миру».