Я никогда не верил в миражи

Я прожил целый день в миру потустороннем.
Я бодро крикнул поутру: «Кого схороним?»
Ответ мне был угрюм и тих: «Всё – блажь, бравада».
– «Кого схороним?» – «Нет таких!» – «Ну и не надо!»

А я сейчас затосковал, хоть час оттуда —
Вот уж где истинный провал – ну, просто чудо!
Я сам больной и кочевой, но побожился:
«Вернусь, мол, ждите – ничего, что я зажился.

Так снова предлагаю вам, пока не поздно:
Хотите ли ко всем чертям – вполне серьезно?
Где кровь из вены, как река, а не водица.
Тем, у кого она жидка, тем – не годится.

А там не нужно ни гроша – хоть век поститься.
Живет там праведна душа – не тяготится.
Там вход живучим воспрещен, как посторонним…
Не выдержу, спрошу еще: «Кого схороним?».

Зову туда, где благодать и нет предела.
Никто не хочет умирать – такое дело.
И отношение ко мне, ну… как к пройдохе.
Все стали умники вдвойне в родной эпохе.

Ну я согласен побренчим спектакль и тронем.
Ведь никого же не съедим, а так… схороним.
Ну, почему же все того, как в рот набрали?
Там встретятся, кто и кого тогда забрали.

Там этот, с бляхой на груди, и тих, и скромен.
Таких, как он, там пруд пруди… Кого схороним?
Кто задается, в лак его – чтоб хрен отпарить.
Там этот с трудной… как его? Забыл. Вот память!

Скажи-кась, милый человек, я, может, спутал?
Какой сегодня нынче век? Какая смута?
Я сам вообще-то костромской, а мать из Крыма.
Так если бунт у вас какой, тогда – я мимо.

А если нет, тогда еще всего два слова.
У нас там траур запрещен, нет, честно слово!
И там порядок – первый класс – глядеть приятно.
А наказание: сейчас прогнать обратно.

У нас границ не перечесть: беги – не тронем.
Тут может быть евреи есть? Кого схороним?
В двадцатом веке я? Эва! Да ну вас к шутам!
Мне нужно в номер двадцать два. Лаврентий спутал».

1973

Чужая колея